Повседневная жизнь советской коммуналки

Каждая сводка начиналась одинаково, со слов: «Внимание, говорит Москва!» Однако же на самом деле говорила не Москва. Крупные вещательные станции в столице и Московской области из соображений безопасности были отключены – враг мог их с легкостью запеленговать. В глубине страны в то время существовали две мощные станции, способные вещать практически на весь СССР – в Новосибирске и Свердловске. Выбран был Свердловск (ныне Екатеринбург). Именно туда в режиме глубочайшей секретности срочно эвакуировали диктора Юрия Борисовича Левитана, которому было суждено на долгие годы стать рупором советского правительства.

Было принято постановление: «Передать во временное пользование Всесоюзному радиокомитету помещение бывшей Михайловской церкви и часовни». Именно там, в церковном подвале, и располагалась студия вещания. Сам же Левитан жил в домике в том же дворе. Покидать церковный двор ему строжайше запрещалось, с ним повсюду следовали два охранника. Больше того, нигде, ни в каких документах даже не упоминалась его фамилия. А в обычное время, не за микрофоном, общаясь с немногочисленным кругом допущенным до него людей, Левитан должен был менять голос – к счастью, его таланты позволяли делать это с легкостью. И, разумеется, его никто не знал в лицо. Эти подробности были не лишними – недаром Гитлер называл Юрия Борисовича своим личным врагом номер один.

В 1943 году Левитана вместе со всем оборудованием перевезли из Свердловска в Куйбышев (ныне Самара). Но режим секретности ослаблен не был.

Последняя сводка вышла в эфир 15 мая. Она начиналась со слов: «Прием пленных немецких солдат на всех фронтах закончен».

Жизнь возвращалась в мирное русло. Черные «сковородки» больше не пугали. Одна из послевоенных жительниц Москвы впоследствии писала:

«Самым главным предметом в моей жизни был тогда репродуктор – большая черная тарелка на ножке. Только разве можно так говорить – предмет? Это была моя живая связь с миром. Замечательные тогда были радиопередачи – “Театр у микрофона”, “Клуб знаменитых капитанов” и другие.

Если “Театр у микрофона” выступал поздно, когда все спят, я пристраивала репродуктор на валике своего дивана, и он тихонько нашептывал мне в ухо какую-нибудь пьесу, оперу или оперетту – я все слушала. В час ночи передачи прекращались.

Передача “Клуб знаменитых капитанов” была самой любимой – было очень интересно и очень трогало душу.

За окошком снова прокричал петух,
Фитилек пеньковый вздрогнул и потух.
Синим флагом машет утренний туман.
До свиданья, вашу руку, капитан! —

пели на прощание капитаны, и я знала, что это они мне “до свиданья” говорят.

Тогда же на экраны вышел фильм “Пятнадцатилетний капитан” по Жюль Верну. Море, паруса, опасности, подвиги…

Пусть ветер завывает и ревет,
Пусть яростно он снасти наши рвет,
Знай, путь у нас один – вперед!

Все это увязывалось вместе, и все создавало настроение радостного ожидания – наверно, ожидания жизни… И поэтому, может, собралась я вскоре идти в капитаны дальнего плавания».

А вот более поздние воспоминания писателя Леонида Бахнова – он родился в 1948 году:

«Основным источником музыки в нашем уфимском жилище была черная, а вернее, посеревшая от времени тарелка репродуктора. Она располагалась высоко над кроватью, мне до нее было не допрыгнуть, даже когда я уже вырос, то есть достиг вполне солидного возраста пяти с половиной лет. Иногда она играла, иногда пела, иногда говорила. Говорила она вещи мне в целом малопонятные, но с некоторыми из них я готов был согласиться. Например, она говорила что-то про хнации: организация объединенных хнаций. А за окошком в это время валил белый мохнатый снег. И вот я думал, что эти мохнатые хлопья – они и есть хнации.

И когда пела, я тоже кое-что понимал.

Широка страна моя родная,
Много в ней лесов, полей и рек.
Я другой такой страны не знаю,
Где так воль надышит человек!

Эту песню пели очень часто, низкими мужскими голосами, а потом звучал хор и много разных инструментов. Словом, это была очень торжественная и убедительная песня, мне хотелось маршировать и махать руками, и я вместе с черно-серой тарелкой на стене испытывал настоящую гордость, оттого что живу в такой необыкновенной и мужественной стране, где чем шире дышишь, тем больше надышиваешь. Так что, в конце концов, только и остается, что петь и маршировать.

Еще тарелка рассказывала всякие сказки и истории. Там тоже бывали песенки и музыка, но мне никогда не хватало терпения дослушать до конца. И потом голоса часто бывали какие-то… придуманные что ли. Скучные.

И так зима кругом, читать еще не умеешь, кубики надоели, на улицу носа не высунешь, а тут еще эти, в репродукторе, квакают.