Повседневная жизнь современного Парижа

Прибываем в Нантер. Автобус въезжает на территорию центра для бездомных. Темно. Нас встречают надсмотрщики в белых блузах. Холодно. Пассажиры собирают вещи, между скамейками перекатываются пустые бутылки. Надсмотрщики кричат, направляя нашу колонну к ступенькам: „Давай! Быстрее!“ Классика. „Schnell! Schnell“ всегда пользуется успехом у надсмотрщиков этого мира. „Педерасты!“ — говорит на ходу один из новеньких, абсолютно пьяный, не то резюмируя общую атмосферу, не то в адрес охранников. Один из них волочет пьяницу в угол. Пощечина наружной стороной ладони — и пьяница летит на пол. Просто! Он стар и худ. Пара-тройка ударов ногой в живот позволяет белым блузам восстановить их гетеросексуальность. „Административная“ мера, так сказать. Никто не протестует. Безусловно, привычка. Жертва поднята за шиворот, поставлена на ноги и подтолкнута к ступенькам. Человек идет, спотыкаясь, с опущенной головой, держась за живот, с перекошенным от боли лицом. Я поднимаюсь с остальными по ступенькам. Толкучка, ругань, смех. Парад клоунов. Почти все пьяны. Мы входим в большую залу. Постоянно здесь живущие помощники надсмотрщиков (часто из бездомных) дают нам картонки — мы должны раздеться и сложить в них вещи. Служащий пишет на картонке мое имя. В пластиковую коробку кладу личные вещи и деньги. Коробка не закрывается, и ходят слухи, что деньги и документы здесь пропадают. Надсмотрщики? Их помощники? Возможно, и те и другие. Я признаю идеальную работу нескольких надсмотрщиков, но остальные — толпа равнодушных, жестоких и грубых людей с примкнувшими к ним откровенными негодяями. В зале воняет. Это вонь ног и тел.

Без одежды все похожи на скелеты: впавшие животы, ноги — спички. Белые тела алкоголиков с темно-красными руками, шеями и лицами. Нас ведут в душевую. Дверей в ней нет, все сообщается. Пар, вода, пот, жара. Душей мало, времени мало, воды тоже гомеопатическое количество, мыла — несколько маленьких кусочков с приставшими к ним волосами. Кого-то надсмотрщики вытрезвляют, обливая сильной струей воды. „Раздавленные“ гигиеной клошары оседают на пол. Некоторых, особенно грязных, моют насильно. Обливают жидким мылом и трут шваброй. Болезненная операция для искусанной паразитами кожи.

Затем нам выдают униформу — куртку и брюки из грубого хлопка цвета детской неожиданности. Униформа, разумеется, не соответствует размерам их получающих. Моя куртка рассчитана на лилипута, придется выбирать: или я ее застегиваю, или дышу. Наша одежда пройдет специальную обработку в огромных чанах с химическим составом. На ней не останется ни одной вши, ни одной бациллы. Все сдохнут. Только, к несчастью, уже продезинфицированные вещи складываются впритык к ждущим обработки. А ведь вши, как известно, очень хорошо ползают. 11 часов вечера. Мы направляемся в обеденный зал на первом этаже, где нас ждут чашка кофе и кусок хлеба. Это плохо освещенное помещение с грубо сколоченными столами. Здание раньше было тюрьмой: всюду коридоры, двери, замки. Люди в каторжных робах, с жуткими лицами, шумно пьют кофе из оббитых чашек Кусочек выжившего XIX века. Закончив, идем через тюремный двор в спальни для мужчин. Два громадных зала на сто пятьдесят человек каждый. Двухъярусные кровати штука опасная. У клошаров плохая „водонепроницаемость“: блевотина, кал и моча льются на того, кто спит снизу. Крики, ругань, драки. Нужно решать: спать внизу или наверху. Сложный выбор: верхняя полка защитит от „непогоды“, но падать с нее больно, а спускаться ночью для отправления нужды сложно. Темно, наступишь случайно на спящего и получишь от него по физиономии. Кроме того, наверху легче стать жертвой грабежа или изнасилования. Внизу легче убежать. Все очень сложно.

Осматриваю моего соседа на предмет „водонепроницаемости“. Матрас обтянут непромокаемой пластиковой пленкой. Кое-где она покрыта подозрительными коричневыми пятнами. Кровь? Дерьмо? Пятна, к счастью, сухие. Опустить голову на чудовищную, без наволочки, подушку я не решаюсь и сую ее под кровать. Коричневое одеяло тоже в пятнах, моментально нахожу на нем и паразитов — сероватые, они хорошо выделяются на темно-коричневом фоне. Мне холодно, придется им закрыться. Простыни нет. Вокруг ворчат, храпят, выпускают газы. Надсмотрщик выключает свет и закрывает дверь. На окнах нет занавесок, и луна слабо освещает зал. Среди остальных звуков я различаю один размеренный. Женщина (каким образом она смогла сюда пробраться?) переходит от постели к постели. Проституция? Благотворительность? Тихое „и-и-и“ пьяной ослицы, как ни странно, меня убаюкивает и я засыпаю. Просыпаюсь неожиданно: какой-то тип наклонился надо мной, его лицо в двадцати сантиметрах от моего, и он яростно шарит в своей ширинке. Даю ему кулаком в рожу, и он, даже не вынув руку из ширинки, летит онанировать подальше.