Повседневная жизнь старой русской гимназии

В VII классе было задано к сегодняшнему дню прочитать «Театральный разъезд» Гоголя. Задано было это еще 5 дней назад, т. е. времени у учениц было вполне достаточно. Но сегодня сначала еще до урока подошли ко мне несколько девиц и с несколько конспиративным видом отказались от урока. А когда я вошел в класс, то услышал толки об общем отказе. Напомнив, что у них времени было достаточно, я вызвал лучшую ученицу П-ву. Но та со смущенным видом заявила, что не знает урока. Сразу было видно, что она (всегда бывшая такой исполнительной) отказывается просто из солидарности с классом. Другие подхватили, что все отказываются. Тогда я несколько повышенным тоном сказал, что таких отказов я не принимаю и никогда не намерен принимать. Почему? — спрашивают ученицы. Потому что, говорю я, этого не может быть. Не может быть, что весь класс не мог приготовить урока, тем более что Гоголь есть у очень многих. Соседки П-вой начали ей тогда шептать: отвечай! Значит, «забастовка» кончилась. «Театральный разъезд?» — с невинным видом переспросила П-ва и начала отвечать. Отвечали и две другие, спрошенные за ней. Отвечали и те, кого я спрашивал на беглые вопросы. Большинство класса несомненно знало урок. И вся «забастовка» вызвана, наверно, несколькими лентяйками, которые, не приготовив урока, пожелали укрыться за спину товарищества.

21 января

Вчера после урока в VII классе, я задал им к сегодняшнему дню прочитать 1-й том «Мертвых душ». О том, что мы будем разбирать это произведение, было сказано ученицам еще в начале учебного года, когда я дал им список всех произведений, которые мы будем проходить. Потом напоминал о том же и перед рождественскими каникулами, и после них. Но ученицы, по обыкновению, дотянули до последнего дня. Пришлось читать все в один вечер. И в результате сегодня коллективно отказались по закону Божию и по истории, заявив преподавателям, что я задаю им так много, что совсем не хватает времени на другие предметы. Законоучитель выразил было сомнение, чтобы не приготовились все, и спросил у той же ученицы П-вой, которую спрашивал вчера я, неужели и она не знает урока. А когда и П-ва заявила, что не знает, подруги вслух похвалили ее: молодец! Перед уроком в VII классе у меня зашел об этом разговор с начальницей, и, хотя я на этот раз к ее помощи не обращался, она сама решила поговорить об этих забастовках с ученицами. А когда я после этого разговора пришел в класс, ученицы коллективно от урока уже не отказывались, но одна из них от имени класса заявила, что прочитали только до VI главы. Я стал тогда говорить им о том, что они сами виноваты, дотягивая чтение целого произведения до последнего дня, что забастовки эти вызываются теми, кто не приготовил урока и прячется потом за спину товарищества, что они, наконец, просто лгали мне, например, вчера, когда знали урок и все-таки отказывались. Адвокатом класса выступила г. С-ва, но, оправдывая подруг, сама прибегла к явной натяжке, заявив, будто они вчера не говорили, что не знают урока, а только то, что он трудный. Я уличил ее в этой передержке. А ученицы стали жаловаться, что из-за меня у них вышли неприятности с другими преподавателями, которым они принуждены были отказываться. «А мне приятно разве, — возразил я, — когда вы жалуетесь на меня другим преподавателям, будто я обременяю вас работой и т. п.?» «С вами обращаешься по-человечески, — добавил я, — а вы устраиваете разные безобразия». В заключение я, вспомнив, что на днях они приглашали меня вместе с ними сниматься, заявил, что после этого и сниматься с ними не желаю. Но когда после этих нотаций я приступил к спрашиванию, то скоро успокоился, и хотя нарочно придерживался серьезного тона, однако уже с трудом выдерживал его. Но могу, да и только, я долго сердиться на них!

25 января