Повседневная жизнь старой русской гимназии

4 ноября он от лица класса заявил, что урока не поняли (дело было на уроке церковнославянского языка, где я уроков обыкновенно вперед не объясняю, так как проходим фонетические явления вслед за соответствующими явлениями русского языка). Я спокойно спросил, что именно непонятно в сегодняшнем уроке. Б-ков, не без труда ориентировавшись по книге, указал, что могло вызвать некоторое недоумение. Я объяснил это и стал продолжать урок. Видя, что «забастовка» до некоторой степени удалась и желая отделаться от спрашивания по неприятной для них славянской грамматике, четвероклассники решили прибегнуть к тому же приему и на следующем уроке. Не считаясь с тем, что содержание этого урока для ученика, повторявшего предыдущие уроки по русской фонетике, было простым (деление согласных и смягчение зубных и губных, т. е. то же, что пройдено было уже по-русски), четвероклассники вновь «забастовали». Дежурный сказал, что он, как уполномоченный класса, заявляет, что урок не поняли. Я, раздраженный этой новой выходкой Б-ва и компании, вызвал дежурного и стал его спрашивать, что же именно он не понял в сегодняшнем уроке. Но оказалось, что он даже не знает, что и задано. Я вызвал заявлявшего о непонятности урока Б-ва. Он кое-что знал, большую часть не знал, но указать, что именно непонятно, совершенно не мог. Отчитав того и другого довольно повышенным тоном, я вызвал третьего — Л-ва (который еще вчера вызывающим тоном возражал против моих поправок в его сочинении). Он тоже не мог даже сказать, о чем сегодня задано. Поставив всем трем по единице, я спросил, кому еще непонятно. Вызвался еще один, из более хороших учеников. Я прежде проверил его, что для него непонятно. Он указал несколько строчек, но когда я выяснил, что это тоже самое, что мы недавно проходили на уроках русского языка, он согласился со мной и сконфуженно сказал, что он это просто забыл. Я похвалил его за чистосердечное признание и спросил, кто еще не понимает урока. Никто не отозвался. И я, поговорив им о нелепости их «забастовки», стал спрашивать урок, причем один ответил на три, а другой на четыре.

30 декабря

Больше месяца не приходилось браться за дневник, так как три учебных заведения, где я занимаюсь, отнимали все мое время. Больше всего, конечно, убивал времени за проверкой письменных работ, отнимающей у словесников все вечера и оплачиваемой по-нищенски даже в мужских учебных заведениях (по мужской гимназии, проверив больше 800 работ в полугодие, я должен получить за это maximum 50 рублей). В результате за все это время я не мог прочесть ни одной книги. А теперь, когда наступили короткие зимние каникулы, надо и отдохнуть, и почитать. И так как потребность отдохнуть и побывать в обществе, как реакция против полугодия однообразной работы, сказывается заметно, то чтение научных книг идет туго. Когда же, наконец, наши педагоги получат возможность читать, хотя бы по своей специальности, в обычное учебное время, а не в виде какой-то праздничной награды — два-три раза в год? Ведь это не роскошь для нас, а предмет первой необходимости!

Писать теперь, спустя время, довольно затруднительно, но отмстить кое-что все же надо. Буду писать уже не по дням, а по учебным заведениям.

В мужской гимназии — после первой четверти, когда я избегал всяких репрессий по отношению к ученикам (за исключением постановки на ноги в III классе) и тем несколько распустил их, теперь, во второй четверти, пришлось усиленно подтягивать учеников и в учебном, и в дисциплинарном отношении. В дисциплинарном отношении труднее всего было справиться с многочисленными мальчишками-третьеклассниками. Приходилось и ставить их на ноги, и в угол, и изредка записывать в кондуит. Усмирить класс все-таки удалось, по я, пожалуй, слишком перетянул палку в сторону усмирения, для детей же нужна не только строгость, но и ласка. Необходимо отыскать какую-то среднюю, равнодействующую.