Повседневная жизнь старой русской гимназии

Ш-ко же все гнет свою линию и, не обращая никакого внимания на отношение к своему делу начальницы и классных дам, не останавливается даже перед доносами на преподавателей. Несмотря на то, что они в общем очень добросовестно относятся к своим обязанностям и редко пропускают уроки, Ш-ко, видимо, сообщил в округ противоположное, потому что в женскую гимназию (и только в нее одну) пришло распоряжение попечителя, чтобы вместо каждого пропущенного преподавателем урока давалась в соответствующем классе письменная работа по его предмету. В результате создалось крайне нелепое, обидное и тягостное для преподавателей положение: учитель, прохворавший, например, неделю (шесть учебных дней), получил для поправления здоровья двадцать четыре письменных работы (если у него по четыре урока в день), т. е. столько, сколько не бывает и за год! Эта дикая мера, разумеется, может быть понята только как наказание за манкировки и притом наказание крайне тяжелое даже для здорового педагога. Что же сказать об учителе действительно больном? А ведь пропускают уроки (по крайней мере у нас) действительно только из-за болезни! Этим обязаны мы, конечно, не столько бездушному бюрократу-попечителю фон Г-ману, сколько нашему председателю. Прочитав его объявление об этом распоряжении (которое он притом для смягчения в наших глазах ложно назвал «циркуляром»), преподаватели, конечно, в своем кругу не раз критиковали эту меру. Начальница (а может быть и классные дамы) не постеснялись сразу же донести ему об этом. И теперь у Ш-ко новый «козырь» против учителей: они смеют критиковать распоряжения попечителя! А между тем учителя созданы только для того, чтобы повиноваться и совершенно ни о чем «не могут сметь свои суждения иметь». Даже такой вопрос, как вопрос о расписании уроков, и тот они не могут обсуждать. Составили на днях новое расписание в женской гимназии, расписание для некоторых неудобное. Официально об этом они никому не заявляли, но, читая расписание в учительской, в своем кругу говорили, кому стало удобнее, кому неудобнее. И эти разговоры, несмотря на всю их обыденность и незначительность, оказались опять переданными председателю, и тот, по обыкновению делая из мухи слона, «рвет и мечет»! Они, какие-то учителя, смеют быть недовольными! «Если так, — гремел в моем присутствии и в присутствии служащих в канцелярии Ш-ко, — я проявлю по отношению к ним всю полноту моей власти!» «А председателю дана, — продолжает он запугивать, — громадная власть!» Забыл обиженный властью председатель только одно, что одобряется расписание уроков, как и многое другое, не лично им, а педагогическим советом, состоящим из тех же учителей. Так гласит закон, но с законом у нас редко кто считается, особенно из начальствующих. Немало мы вынесли уже мытарств от такого зазнавшегося председателя, как Б-ский. Теперь, очевидно, предстоят нам новые испытания. И кто знает, чем они кончатся? И начальство, принявшее тогда нашу сторону, может теперь посмотреть иначе, да и соотношение сил теперь иное, ибо начальница и классные дамы, попавшие теперь в фавор, идут тоже против нас и без зазрения совести пускают в ход все те меры, которыми возмущались во времена Б-ского.

Но чем бы ни кончилась эта новая война, уже самый факт этих раздоров крайне неприятен. Неся немалый труд по трем учебным заведениям, отнимающий у меня все свободное время, я хотел бы лишь одного, чтобы оставили в покое мои нервы, которые и так все время треплются на педагогической службе, чтобы дали возможность заниматься своим делом, не ставая в противоречие с своей совестью. А между том надо не только работать, а еще и подличать, унижаться, предавать, если не хочешь, чтобы у тебя отняли самую возможность работать.

6 февраля