Повседневная жизнь царских дипломатов в XIX веке

По всей видимости, чтобы ответить на этот вопрос, нужно знать, каким он был человеком. С. Ю. Витте в своих мемуарах помещает оригинальный ответ. В 1900 году он по пути на всемирную выставку в Париж заехал в Копенгаген и был принят там королём Кристианом IX. Король, зная, что гость был учителем великого князя Михаила Александровича, спросил, что из себя представлял его внук и наследник русского трона[7]. Витте ответил, что ему затруднительно дать точную и краткую характеристику на своего ученика, а на выслушивание долгих рассуждений у его величества короля Дании просто не было времени. Но король настаивал, и тогда Витте сказал:

— Ваше Величество, вы хорошо знаете моего державного повелителя Николая Александровича?

— Да, — ответил король, — я его хорошо знаю.

— Само собой разумеется, что вы отлично знали покойного императора Александра III?

— Ну да, отлично его знал.

— Так чтобы определить личность Михаила Александровича в самых общих контурах, я сказал бы так: император Николай есть сын своей матери и по своему характеру и по натуре; а великий князь Михаил Александрович есть больше сын своего отца.

Король рассмеялся, но разъяснением остался доволен.

Николай II дипломатией интересовался и занимался. Будучи слабо подготовленным к управлению империей, он в этой области, как и в других, всегда прислушивался к мнению министров иностранных дел. Только однажды он проявил, на наш взгляд, вполне разумную дипломатическую самостоятельность — при заключении Бьёркского договора 1905 года с Германией, но потом всё равно был дезавуирован своими ближайшими советниками.

В 1902 году Министерство иностранных дел отпраздновало свой столетний юбилей, в ознаменование которого была выбита большая бронзовая настольная медаль и выпущен внушительных размеров том истории министерства, украшенного репродукциями, рисунками и фотографиями. Медали были вручены всем чинам ведомства без исключения.

Глава вторая. «Полевое» творчество Александра III

Лучше, чтобы ободрял государь, а наказывали законы.

А. В. Суворов

Типичной резолюцией Александра I была лаконичная помета: «Быть по сему». Не таков был его потомок Александр III, стиль которого отличался особой свободой и сочностью выражений. Так, на одном из дипломатических документов он назвал Бисмарка «обер-скотом». Думается, образцы этого «полевого» жанра будут небезынтересны для нашего читателя. Благодарить за это нам следует графа В. Н. Ламздорфа, аккуратно фиксировавшего в своём дневнике за 1891–1892 годы все заметные вокруг себя события.

Пятнадцатого января 1891 года император вернул Н. К. Гирсу письмо лорд-мэра Лондона Джозефа Савари на высочайшее имя, в котором англичанин от имени жителей своего города выражал протест против преследования евреев в России, со следующей пометой: «Я ни этого письма, ни адреса от лорд-мэра Лондона принимать не желаю. Прикажите отослать ему обратно… Это слишком нахально…»

Когда Н. К. Гирс представил Александру III проект письма от имени «августейшего монарха и правительства» с выражением соболезнования бельгийскому королю Леопольду II в связи со смертью его племянника принца Болдуина, Александр III начертал на полях: «Разве у нас конституционное правительство?»

Помощник Гирса граф В. Н. Ламздорф в своём дневнике возмущённо пишет о том, что самодержавные взгляды императора не допускают самого существования русского правительства: «И это накануне XX века!»

На телеграмме посла в Константинополе Нелидова, употребившего выражение «произведёт-де в Петербурге», император раздражённо начертал: «Пожалуйста, чтобы этого "де" не употребляли никогда в министерстве. Я слышать этого не могу». Чем эта частица не понравилась самодержцу, знает один лишь Всевышний.

Самодержавный тон постоянно даёт о себе знать в пометках императора. На донесении посла Фонтона о беспорядках в Португалии Александр III пишет: «Нет ни малейшего сомнения, что Португалия накануне объявит республику. Хорога тоже король. Хорошо тоже правительство».

Двойку нужно было поставить учителю русского языка, который учил когда-то наследника русского трона!

А вот «перл» на полях телеграммы министра иностранных дел Франции Рибу своему послу в Петербурге Лабуле от 18 февраля 1891 года, в которой говорится об освобождении французским правительством одного арестованного революционера-нигилиста из тюрьмы по заключению тюремного врача: «Для таких скотов стоит того».