Повседневная жизнь царских дипломатов в XIX веке

От друзей «блестящий наблюдатель обычаев» никогда не отказывался, даже от самых опасных — декабристов, но и оставить «своих вельмож» не захотел. «В молодости я был так честолюбив, — вспоминает Горчаков, — что одно время носил яд в кармане, решаясь отравиться, если меня обойдут местом». Поскольку звание камер-юнкера напрямую с повышением по службе связано не было, наш «философ и шалун» отказ Нессельроде пережил спокойно, сохранил себя на будущее и прославил и своё имя, и Россию.

…Новичков в Министерстве иностранных дел, как правило, определяли в Азиатский департамент и заставляли на первых порах заниматься черновой, неблагодарной работой — перепиской бумаг. Пишущих машинок тогда ещё не существовало, оборот документов был немалый, а кадровых писцов, как всегда, не хватало, так что молодым дипломатам самим приходилось от руки составлять и переписывать бумаги начальства и старших дипломатов. От переписчиков требовали хорошего почерка, и это послужило одной из причин, побудивших многих дипломатов стремиться к выезду в заграничную командировку — иначе можно было так и умереть с гусиным пером в руках. Но было верно и то, о чём сказал историк В. О. Ключевский: «Уметь разборчиво писать — первое правило вежливости».

Что собой представлял Азиатский департамент в конце XIX века, описывает П. С. Боткин. Департамент располагался в двух огромных залах со «шкапами», столами, бумагами и чиновниками. В одной зале размещался Ближний Восток, то есть Балканы, в другой — Персия, Китай, Япония, Корея и прочий Дальний Восток Боткин попал в Турецкий стол. Начальником стола был делопроизводитель — чиновник VIII класса, над ним стоял начальник повыше — делопроизводитель VII класса, а оба они подчинялись начальнику отделения, делопроизводителю VI класса, который и был главным во всей зале. Этот сановник сидел посреди зала за небольшим столом и управлял всеми чиновниками. Время от времени он переговаривался с начальником отделения из соседней залы, и тогда они, пишет Боткин, уподоблялись капитанам двух судов, переговаривавшихся между собой с помощью рупора. Склонившиеся над столами чиновники были экипажами кораблей, столы — палубой, а перья — канатами, реями и т. п. Боткин: «Мы сидим за столами, пишем, курим и разговариваем. Разговариваем больше, нежели курим, курим больше, чем пишем», в то время как корабль медленно плывёт в не ведомое никому пространство.

Персидским столам заведовал делопроизводитель VII класса И. А. Персиани — красивый, очень высокий шатен с небольшой бородкой клинышком. Он, вопреки моде, носил всё чёрное и мягкую обувь, не очень стремился выехать на работу за границу, ожидая освобождения хорошей должности в Риме (Рим был его мечтой), и великолепно играл на фортепиано, для чего научился писать левой рукой, чтобы щадить для игры свою правую руку.

На противоположной от Азиатского департамента стороне, в маленькой комнате, выходящей окнами во двор, «сидит какое-то допотопное животное». Его называют вице-директором департамента. С ним общаются только старшие чиновники, и он редко появляется в залах. Он постоянно сидит в своей клетке и трудится. Он — большой труженик.

А ещё есть директор или начальник департамента: «Это совсем важная птица. У него большой кабинет и приёмная. К нему ходят всевозможные посетители, начиная с иностранных послов, посланников и элегантных дам и кончая черногорскими выходцами и сербскими студентами»[28]. Когда начальник приходит в министерство, на пороге залы появляется курьер с испуганным лицом и произносит магическое слово «пришёл». Тогда оба начальника отделения вскакивают из-за столов и с озабоченным видом бегут в кабинет начальника. Они несут ему бумаги на подпись.

В зале каждый начинает гадать: «прошла» бумага или «не прошла». Особенно переживают те, кто готовил этот документ. Если бумага «не прошла», придётся её переписывать. А переписывать часто приходится из-за одного слова. Каждый исходящий документ имел черновик[29]. Когда он был окончательно согласован и отработан, его переписывали набело, чистовик регистрировали в журнале, снабжали номером и отсылали через экспедицию адресату, а черновик за тем же номером приобщали к соответствующему делу (досье).

Бумагооборот был огромным, все писали всем — даже общение между столами в одной зале происходило в письменном виде. Естественно, новичку Боткину всё это мало нравилось (писать-то приходилось ему!), и он полагал, что многие вопросы можно было решать устно. Он считал возможным уменьшить переписку и с этим «рацпредложением» пошёл к начальнику — надо полагать, не к самому высокому.

— Вы это что? — произнёс тот с недоумением. — Сократить переписку вздумали, а потом вам понадобится, чего доброго, ещё упразднить департамент? — И то ли в шутку, то ли всерьёз, добавил: — Потрясаете основы нашей государственности, милостивый государь мой революционер!