Повседневная жизнь в эпоху Людовика Святого

Но рассмотрим подробности. О начале трапезы возвещали слуги, начиная «трубить воду», то есть предупреждая звуком рога, что идут «давать воду» для мытья рук. Сотрапезникам подносили тазики, часто серебряные и с красивой отделкой, в которые из кувшинов, украшенных и имеющих любую форму, какую только могла измыслить фантазия золотых дел мастеров, им наливали воду, благоухающую лепестками роз и ароматическими веществами, шалфеем, майораном, розмарином или лавровым листом. Далее все вытирали руки белыми салфетками, поданными теми же слугами. После этого садились за стол.

Стол имел продолговатую форму; его более высокий конец был предназначен для особо знатных лиц, а следом за ними садились и прочие по мере понижения ранга. Если было нужно, высокий стол ставили в одном из концов большого зала, а с обеих сторон, вдоль смежных стен, его продолжали еще два стола. Но все садились только вдоль одной стороны, а середина зала оставалась свободной для движения слуг.

Столы были покрыты большими белыми скатертями, на которых красовалась узорчатая драгоценная посуда, главным предметом которой был неф («корабль»), ставившийся перед хозяином и содержавший в себе прибор для него: нож, ложку, соль и пряности. Рядом со столом стояла креденца — маленький шкафчик, тщательно закрывавшийся, куда ставились предметы, используемые для проверки вина: кубки, рог единорога, оправленный в золото и прикованный золотой цепочкой, а также «лангье» (languier) — нечто вроде стойки из драгоценного металла, куда подвешивали змеиные языки. С помощью всего этого слуги проверяли подаваемые кушанья. Достаточно было бы того, что они пробовали блюда сами. Но эффективным средством считался также рог единорога, якобы столь чувствительный к любому загрязнению, что при малейшем контакте с ядом начинал кровоточить. Аналогичные свойства приписывали жабному камню, змеевику, агату и тому, что называли змеиными языками. Прежде чем пробовать блюда, дворецкий касался их этими разными предметами. Немногие из окружающих догадывались, что единорог — животное сказочное и торговцы его рогом могут потягаться в изобретательности с иными продавцами реликвий: так, в одном роге единорога, находившемся в сокровищнице Сен-Дени и обследованном в 1795 г., опознали бивень нарвала[235]; что же до змеиных языков, то это были зубы акулы.

После молитвы перед едой («Benedicite»), которую читал священнослужитель или ребенок, а сотрапезники в конце произносили «аминь», все садились. Блюда приносили закрытыми — как для того, чтобы сохранить тепло, так и для того, чтобы оберегать их от загрязнений и яда. Миски из резного дерева или серебра, с двумя ручками, сотрапезникам служили для жидких блюд: такая миска была одна на двоих, обычно на мужчину и женщину[236], и выражение «есть из одной миски с кем-то» значило «быть его соседом за столом». Что касается твердых блюд, особенно мяса, то порцию каждого укладывали ему на «тайюар», то есть ломоть хлеба, который брали пальцами или резали своим ножом; впоследствии эти импровизированные «тарелки», пропитанные соусом, раздавали бедным. Ложками пользовались мало: судя по описи имущества Клеменции Венгерской, жены Людовика Сварливого, сделанной в 1328 г., в ее посуде насчитывалось всего сорок две ложки. Важным инструментом был нож, благодаря искусству изготовителей черенков ставший предметом роскоши; они, например, додумались делать для ножей, используемых на Пасху, черенки из слоновой кости, для ножей, используемых в пост, — из эбенового дерева, а для периода Пятидесятницы — из перемежающихся слоновой кости и эбена. Чаши для питья также делались из редкостных материалов, из хрусталя, резного золота или серебра и украшались драгоценными камнями.

Принимаясь за еду, гости получали возможность оценить щедрость экономов и искусство поваров.

Один романист[237], рассказывая о злоключениях молодой графини, оклеветанной и из-за этого вынужденной скитаться по дорогам, заставляет ее долго высказывать сожаление о жизни, которую она некогда вела в отцовском замке. Она вспоминает все, что бывало на ее столе, и перечисление, которое она делает, внося довольно скромный вклад в раскрытие ее характера, представляет собой некий вставной эпизод, отражающий прежде всего интерес самого поэта к гастрономической теме и показывающий, как он представлял себе изобилие при дворе сеньора.