Повседневная жизнь в эпоху Людовика XIII

Меблирована эта веселенькая комната была двумя ореховыми столами; брезентовой складной кроватью – со спускающимся на нее сверху пологом из темно-коричневых саржевых занавесок; обитым красной саржей стулом с отверстием; несколькими скамеечками, табуретами и креслами, перетянутыми мало подходящими для того, чтобы можно было считать их гарнитуром, тканями. Все это было отнюдь не гармонично, все это выглядело бы довольно убого, если бы два изящных немецких кабинета на ореховых ножках и изумительно красивый сундук, разукрашенный серебряными листьями, не выделялись среди разномастных предметов и не выводили обстановку за пределы посредственного вкуса.

Отодвинув зеленую шерстяную портьеру, мы можем проникнуть в гардеробную маркизы: просторную комнату, почти зал, украшенный овернскими гобеленами с изображением растений и позволявший разгрузить тесную спальню. Ширма из дамаста прикрывала камин. Из мебели здесь были только два дубовых шкафа и два стула с дыркой, обитых один лиловым бархатом, а другой синей саржей. В одном из углов, за драпировкой, прятались изготовленные из массивного серебра предметы, служившие для интимного пользования: ночной горшок, плевательница, таз для мытья ног, грелка для согревания постели. Уход за всей этой утварью обеспечивала горничная нашей героини.

Вот и все, что мы заметили бы достойного внимания, зайдя в домик маркизы после ухода нотариусов. За исключением нескольких ценных предметов, уж точно не обнаружили бы никаких следов роскоши. А ведь старушка, если б пожелала, вполне могла бы украсить и облагородить надлежащим образом обстановку, в которой жила. Для этого достаточно было бы вытащить из гардеробной, из четырех имевшихся у нее шкафов, из сундуков и кабинетов те запасы, что буквально переполняли их. Как понять – из духа покаяния или из скаредности она спала на брезентовой «раскладушке» с грязно-коричневыми занавесками, когда поблизости стояла никем не занятая удобная кровать с высокими колонками, когда в скрыне покоились одиннадцать пологов из вяло-розовой и оранжевой тафты, из белого атласа, из коричневого узорчатого дамаста и других красивых тканей с шелковой, золотой и серебряной бахромой? Почему бы ей было не перетянуть все свои дырявые стулья, которые, кажется, играли весьма важную роль в ее жизни, использовав имевшиеся у нее в изобилии богатые ткани, главным образом зеленоватую тафту, которая сделала бы их такими приятными для взгляда? Почему было не накрыть столы вместо убогого зеленого сукна новенькими турецкими коврами? И вот еще вопрос: отказалась ли она с годами от того, чтобы носить свои «безделушки»? Неужели только для хранения взаперти в ящиках своих кабинетов она приобретала столько драгоценных камней, семь колец, три нательных креста, кучу серег с подвесками, явно вышедший из рук искусного ювелира пояс, четки, пять пар часов, дорогие коробочки и шкатулочки, всякого рода «мелочи», все сплошь золотые и усыпанные бриллиантами, стоившие более 6 000 ливров?[90]

Мадам де Монгла, как позволяет думать вся линия ее поведения в целом, не жила, а существовала, была почти затворницей, отшельницей, прозябала вдали от общества, в котором блистала когда-то. Она отдавала большую часть времени делам, вела гроссбух, где учитывала доходы и расходы, активно наводила справки в поземельных росписях и грудах всяких иных бумаг. Иногда она перечитывала какой-нибудь из сорока томов, составлявших ее библиотеку: то «Жития святых», то Библию, то Плутарха, то святого Франциска Сальского[91]. Иногда она играла со своей компаньонкой партию-другую в шашки. Ежедневно она уединялась в своей часовне, где молилась, перебирая четки, сделанные из золотых «зернышек», молитвы она возносила либо Пресвятой Деве, либо святому Франциску, которого считала своим божественным покровителем. И не было для маркизы более благодатного места, места, где она могла найти истинное отдохновение, чем эта тихая часовенка с алтарем, украшенным узорчатой тканью, с серебряными распятием и светильниками, стоявшими на фоне желто-красных ковров, по которым были развешены тридцать пять написанных на мраморных и деревянных досках картин, представлявших собою эпизоды «священной истории» или образы Избранных. По воскресеньям приглашенный из соседнего храма священник служил здесь мессу, ему предоставлялись для этого епитрахиль и фелонь из дамаста, а также серебряный потир – литургический сосуд для освящения вина и принятия причастия.

Вот так просто и безыскусно, среди воспоминаний о былом величии, мелочных денежных подсчетов и упражнений в благочестии, и протекли последние годы жизни этой знатной придворной дамы.

V. Обычаи и нравы частной жизни