Повседневная жизнь Версаля при королях

Снисходительность к подобным выходкам была безграничной. В новом театре «Монтозье», открытом в служебном здании замка (зал существует и поныне), «господам пажам» были бесплатно предоставлены передние ложи. Но этого им мало, и они выражали свое недовольство, оскорбляя публику, скандаля с часовыми, осыпая плевками посетителей партера, что, опасаясь худшего, бедняги смиренно сносили. Однажды один из пажей вылил на сидевших под его ложей зрителей кувшин кипящего напитка; несчастным, чтобы избежать ожогов, оставалось лишь кидаться в разные стороны и «весело смеяться». Другой наглец дошел до такой извращенной дерзости, что посмел, остановившись у входа в королевскую ложу, грязно обругать королеву.

Нельзя обойти молчанием и ту грандиозную по своим масштабам и взбудоражившую весь Версаль шалость, о которой собрал материал другой сотрудник «Вестника истории Версаля» — г-н Ашетт.

В Малых конюшнях всегда держали кабанов, чтобы кони, которых использовали в кабаньей охоте, привыкали к виду и запаху этих животных. Пажи открыли загон и выпустили в город диких зверей; это произошло в июне 1779 года. Оторопев и не понимая вначале, куда податься, кабаны помчались по улицам кто куда; но вскоре, «когда вслед за ними пустились все бродячие псы, животные впали в ярость. На улицах сама собой разыгралась настоящая охота, только без охотничьих собак. Прилавки и сбитые с ног прохожие летели кувырком». Черная масса из сплетенных звериных тел, сметая все на своем пути, покатилась вдоль главных улиц по направлению к Оранжерее. Многим кабанам удалось убежать в лес, но менее везучие застряли в городе и «оставались там даже спустя месяцев семь». В любой части города можно было на них наткнуться, зная притом, к вящему страху, что многие из них оказались покусаны бешеными собаками.

В самом замке, в знаменитом зале «Бычий глаз», расположенном как раз перед парадной комнатой короля, еще и сегодня на стеклах окон и дверей можно прочесть нацарапанные алмазом имена — имена пажей, что дожидались здесь церемонии вставания и укладывания Его Величества. Им хотелось, чтобы королевский дворец сохранил память о прекрасной поре их молодости. Для тех, кто служил здесь в последние годы Старого режима, эта пора оказалась короткой.

Через тридцать лет бывший паж граф д’Эзек бегло очертил в своих «Мемуарах» некоторые из судеб, имевших такое веселое начало. Очерк получился трагический: такой-то зарублен в Ренне, другой служит комедиантом в Гамбурге, третий умер в эмиграции в Брюгге, еще один перешел в австрийскую армию; шеф шуанов[160] де Гриньон расстрелян в 1799 году, глава повстанцев в Вандее[161] де Какере убит, де Биньи убит, д’Озье в качестве сообщника Кадудаля[162] приговорен к смертной казни…

Так что надписи, так беззаботно и бездумно процарапанные на потемневших от времени стеклах версальского зала, оказались для большинства писавших их — эпитафией.

О чем рассказывать не принято

Летом 1777 года двадцатидвухлетний Месье граф Прованский[163] предпринял поездку по провинциям; 23 июня он остановился в городке Соррез, где посетил знаменитую военную школу, которой руководили умнейшие монахи-бенедиктинцы.

Один из учащихся уверенно произнес приветственное слово, уснащенное традиционными восхвалениями гостя. Желая щегольнуть знанием латыни, Месье велел принести томик своего любимого Горация и попросил мальчика перевести несколько строк. Книга случайно открылась на знаменитой оде «Eheu! fugaces labuntur anni…» (Увы! Летят преходящие годы…). Школьник заволновался, его глаза налились слезами, и когда удивленный принц спросил о причине таких эмоций, он, подавляя рыдание, ответил: «Но ведь здесь речь идет о том, что Ваше королевское Высочество когда-нибудь умрет!» Тем самым он сразу дал знать, что прекрасно понял выраженное в стихах печальное предсказание и что сам он — прирожденный придворный. «Хотите стать моим пажом?» — спросил польщенный таким изысканным выражением верноподданнических чувств брат короля. «С этого дня вы — мой, и я буду о вас заботиться».

В тот же день, проходя по кабинету естественной истории, Месье замечает причудливые окаменелости, формой напоминавшие сердце. Он щупает один из камней: «Ого, никак не думал, что сердца бывают такими твердыми». Чей-то голос немедленно отозвался: «Только этим сердцам, Монсеньор, не дано размягчиться в Вашем присутствии!» Граф Прованский обернулся: «Как! Снова тот же паж, что утром! Поразительный ребенок, он далеко пойдет!» И принц обнимает искусного маленького комплиментщика, так тонко умеющего себя подать.

Юноше было шестнадцать лет, его звали Рок де Монгайар. С того дня он, по свидетельству товарищей, уверовал в свое будущее. Однако ничего из этого не вышло. То ли Месье, вернувшись в Версаль, забыл свое обещание, то ли Монгайар вышел из возраста, когда берут в пажескую школу, то ли он не смог доказать необходимую для этого степень родовитости — неизвестно.