Виновный в краже у вдовы Дарьи Семеновой Аладиной золотых перстней и алмазов армянин Петр Соруханов был пойман и приведен в дом Каина «незнаемо какими людьми». Беглого каторжника Ивана Васильева в мае 1748 года задержали и сдали доносителю также «незнаемо какие люди». Как следует из показаний крестьянина Тараса Михайлова, пришедшего в мае 1748 года в Москву с чужим паспортом «для покупки яблоневых прививков для сажения в огороде своем», во время приобретения им «прививков» на Красной площади «пашпорт из-за пазухи у него выпал на мостовую и на той мостовой незнаемо какова чину люди три человека ево, Тараса, взяв, привели к доносителю Ивану Каину»
[182].Уже будучи под следствием, Каин признался, что «закрывал» многих преступников «для того, что де когда у кого что пропадет и ему, Каину, скажут, то де он посылывал их для присматривания на площадь к выжежникам, не купил ли кто чего ис того краденого, и буде присмотрят, тогда ему, Каину, объявляли, и за то он, Каин, об них не доносил». Других преступников доноситель использовал «для указывания беглых, которыя, ходя по баням, крадут рубашки и протчее платье»
[183]и т. п.Имел доноситель своих людей и среди торговцев краденым, которые пользовались его покровительством в обмен на помощь в сыске преступников. Так, 8 января 1746 года торговец выжигой Алексей Авдеев, «которой напред сего содержался в Сыскном приказе и пытан», рассказал Каину, что «сего числа на площади незнаемо которого полку салдаты два человека продавали серьгу алмазную выжежнице Василисе Евсеевой, которая содержалась в Сыскном приказе и бита кнутом»
[184].Кроме того, у Каина существовала договоренность о поимке беглых людей с некоторыми изготовителями фальшивых паспортов. Так, 9 апреля 1748 года он привел в Сыскной приказ беглого дворового Илью Чулкова. На допросе беглец поведал о том, как он угодил в лапы доносителю: «…попался ему навстречу… диакон, которой у него спросил, что де не писать ли тебе чего? И он, Илья, сказал ему, что есть нужда написать пашпорт воровской. И он де, диакон, взяв ево, взвел к Троице на паперть, и на той паперти означенной дьакон по прозьбе ево именем помещика ево написал пашпорт… а именем де помещика ево под тем пашпортом подписался, якобы ево рукой… того ж собору сторож Никита Аксенов, за что он им дал за работу дватцать копеек, да означенной диакон снял у него с шеи платок полушелковой пестрой, цена дватцать пять копеек. И, подписав тот пашпорт, он, Никита, взяв ево, Илью, отвел к доносителю Ивану Каину, и оной Каин, взяв, привел ево в Сыскной приказ».
Девятого октября 1748 года беглый рекрут Иван Семенов попался на ту же удочку: «…сего октября 18 дня с того струга ходил он, Иван, в город, и пришел незнаемо какого чину человек, по-видимому церковник, спрошал ево, что ему написать ли пашпорт, которой и написал, а за работу у него насильно взял денег дватцать пять копеек, шапку серую, рукавицы бараньи, которыя хотел отдать, и привел в дом, которой имеется в Зарядье, к сыщику Ивану Каину, которой ево, Ивана, в Сыскной приказ и привел»
[185]. 24 октября был арестован и приведен в Сыскной приказ сам изготовитель фальшивых паспортов. Им оказался 54-летний дьякон Алексей Яковлев, который «служил в Москве по разным церквам из найму, и сверх того пишет он, Алексей, на монастыре Василия Блаженного, что на рву, разных чинов людям мирские челобитныя и грамотки, и от того пропитание имеет». На допросе Яковлев оправдывался тем, что фальшивые паспорта писал «не для свободного в пути ходу, но для сыску беглых людей и воров, понеже вышеписанной сыщик Иван Каин напред сего просил их и научал, когда какия люди придут к ним писать пашпорта и увольнительные письма, а признаны будут люди беглыя, и, написав им пашпорты и увольнительныя письма, приводили б к нему, сыщику Каину». Сам сыщик, вызванный 2 ноября для допроса, дал показания, что «означенному дьякону Алексею Яковлеву и другим, которыя пишут на монастыре Василья Блаженного… говорил он, Каин, когда де какие люди придут к ним писать пашпорты и увольнительные письма, а признаны будут люди беглыя, тогда об них ему, Каину, объявлять вскоре, а пашпортов и увольнительных писем ему, диакону Алексею и другим никому писать и подписывать не приказывал и не научал» [186].