Повседневная жизнь воровского мира Москвы во времена Ваньки Каина

А теперь мысленно поместим учреждение уголовного сыска с переполненными тюремными казармами посреди этой картины, мастерски нарисованной блестящим знатоком документов XVIII века, а именно в нескольких десятках метров от Покровского собора, вниз к Москве-реке, напротив Константино-Еленинской башни Кремля. Помещения Сыскного приказа были со всех сторон зажаты торговыми лавками, харчевнями и обывательскими строениями. Сотни колодников в казармах месяцами томились в ожидании своей участи. Из застенка раздавались крики подследственных, которым производили «указные пытки»: поднимали на дыбу, били кнутом, жгли огнем. И тут же, в нескольких метрах, шла оживленная московская жизнь: тысячи «людей всякого чина и подлого народа» толкались в рядах, пили в кабаках и закусывали в харчевнях… Для современного человека такое сочетание кажется диким, но для московских обывателей первой половины XVIII века это была обычная повседневная картина. Присутствие главного сыскного учреждения Москвы вместе с тюрьмами у кремлевских стен никого не шокировало. (Впрочем, местоположение тюрьмы в самом центре города не было удивительным даже для иностранцев. Известная парижская тюрьма Шатле, где содержались заключенные по уголовным делам, находилась в самом центре французской столицы вплоть до начала XIX века.)

Однако в 1740-х годах происходят изменения. Различные учреждения начинают высказывать недовольство нахождением сыскного органа в самом людном месте города. Так, 24 ноября 1743 года Московская полицмейстерская канцелярия, призванная следить за чистотой и порядком в городе, прислала в Сыскной приказ промеморию, которая заслуживает того, чтобы быть процитированной полностью:

«Понеже, хотя по полицейской должности смотреть и велено, чтоб в Москве шуму и крику не было, тако ж бы иметь чистоту и сор чистить и возить за город и за слободы в поле, в ямы и в буераки, а на Москве-реке никакого б помету и сору не бросать, и смрадного б духу не было, почему то смотрение и происходит. Однако, как ныне усмотрено, что имеется в Китае-городе при Сыскном приказе колодников множественное число, которые просят милостыню с необыкновенным криком, почему разумеется, что оных быть в том Китае-городе никак не должно, ибо ЕЕ ИМПЕРАТОРСКОЕ ВЕЛИЧЕСТВО по Высочайшему своему соизволению во время пришествия в Москве неретко изволит бывать во оном Китае-городе, при чем уже министры, тако ж и иностранные послы и посланники, и генералитет, и протчие знатные персоны бывают, которым не токмо от оного бываемаго крику быть в Китае-городе не должно, но более для одного испражнения, ибо имеющейся близ городовой стены и полисадника ров почти весь наполнен, из которого то наполненное скаредство течет непрестанно в Москву-реку».

Руководители приказа признали обоснованность предъявленных претензий и провели внутреннее разбирательство. Оно показало, что, хотя деньги на очистку нужников регулярно выделялись, в кремлевский ров «помет течет из Большого острога, также и из прочих тюрем от колодников носят в тот ров ушатами». Но, правда, не один Сыскной приказ был виновен в загрязнении кремлевского рва. По соседству с его помещениями, ближе к Москве-реке, находились обывательские дворы, «из которых домов по близости жилища во оной [кремлевский] ров помет течет же и валют всякий сор»[50].

Что же касается шума, который производили колодники прошением милостыни, на это возразить было нечего: сами судьи и канцеляристы немало страдали от него, но ничего поделать не могли. Из Большого острога колодники непрестанно взывали к проходящим по Москворецкой улице о подаянии, и запретить им делать это было невозможно. Но наибольшее беспокойство прохожим доставляли колодники одной из казарм (ее неизвестно почему прозвали Сомовой), окна которой выходили на Москворецкую улицу. Томившиеся в ней заключенные целые дни проводили возле окон.