Повседневный мир русской крестьянки периода поздней империи

Впрочем, в большинстве русских сел к самим «дурачкам» относились с состраданием. По свидетельству крестьян Новгородской губернии, «самый жестокий человек не позволит нанести обиду «убогому», считая это грехом и находя, что он уже достаточно обижен от Бога за родительские грехи»^{836}. Во многих деревнях одевали и кормили душевнобольных, не имеющих попечения родственников^{837}. В селах Калужской губернии местные жители полагали, что «дурак» или «дурочка» служат своего рода защитой своей деревне, поскольку их несчастье искупает грехи не только родных, но и всех односельчан. Следовательно, их надо беречь и жалеть^{838}. Таких «тихо помешанных» в русской деревне считали «убогими», то есть близкими к Богу. Деревенские жители старались подольше удержать их у себя в избе, будучи уверенными в том, что вместе с ними в дом приходят счастье и достаток^{839}.

Отношение крестьян к односельчанам, потерявшим рассудок в сознательном возрасте, было двояким. Оно было обусловлено причинами, которые, по мнению деревенских жителей, вызвали душевное расстройство. Жалели тех, у кого умственное помешательство стало результатом болезни, порчи, вызванной колдовством, вера в которое у крестьян была очень сильна, или сильного нервного потрясения. Примером может служить судьба крестьянской девушки Авдотьи Тимофеевой из д. Краскова Белозерского уезда Новгородской губернии. Она влюбилась в парня, которого взяли в солдаты. Уходя, он просил ее не выходить замуж и обещал по возвращении со службы жениться на ней. Но когда пришел из солдат, женился на другой девушке. В результате сильного душевного потрясения Авдотья сошла с ума^{840}.

Человека, потерявшего рассудок в зрелом возрасте, в деревне называли «помешанным», считалось, что на него «нашла нечистая сила»^{841}. Таких сумасшедших порой опасались, и не без основания. Свидетельством тому скупые полицейские сводки из сел губерний Центрального Черноземья конца XIX— начал а XX века: «В с. Панове Тамбовского уезда той же губернии 22 февраля 1878 г. крестьянка Александра Перепелкина в припадке умопомешательства нанесла смертельные раны топором по шее 4-летнему сыну своему Федору»; «14 июня 1912 г. в слободе Новой Толучеевой Богучарского уезда крестьянка Куприянова в припадке умственного расстройства зарубила своего сына Василия 1,5 лет»^{842}; «в с. Григорьевке Мало-Грибановской волости Борисоглебского уезда Тамбовской губернии ночью 20 марта 1912 г. крестьянка Евдокия Галактионова Гребенникова, 40 лет. страдая психическим расстройством, во время сна ножом ранила малолетних детей своих. Матрену трех лет, Николая девяти лет, Петра двенадцати лет; дочь Матрена умерла, раны нанесенные сыновьям оказались не опасны для жизни»^{843}.

Душевная болезнь деревенской бабы всегда имела для крестьянского двора тяжелые последствия, поскольку заменить ее в работах по дому и в поле было некому. Земский деятель, помещик К. К. Арсеньев описал крестьянскую семью в д. Ми-лашенка Тамбовской губернии, где хозяином был семнадцатилетний подросток Емельян Моргунов: «У него есть мать, но глухая и полуидиотка, ни в чем ему не помогающая, и четверо маленьких братьев и сестер. Моргуновы были вынуждены побираться. Корова давно продана, а топить избу было нечем»^{844}. Еще хуже дела обстояли там. где больная была вдовой или не имела родни. Прокормить себя самостоятельно такие женщины не могли. Их существование обеспечивали родственники, а при отсутствии таковых помогали односельчане и земства.

Заключение

Крестьянка выступала центром мира русской деревни, некой силой, объединяющей все его части в единое целое.

Не претендуя на главную роль в повседневной жизни, которая оставалась за мужиком, сельская женщина умело «режиссировала» свое участие в ней. Традиционность «бабьей доли» выработала в крестьянке стратегию выживания, умение адаптироваться к суровым условиям сельского бытия, определила тактику обыденного поведения в преимущественно мужской действительности русской деревни.

Ее судьба — это череда жизненных ролей, содержание которых было известно изначально. Всякое отступление от них, сознательное или вызванное обстоятельствами, влекло к переходу (временному или постоянному) крестьянки в одну из категорий — чернички, бобылки, солдатки и пр.

Патриархальный уклад крестьянской семьи обуславливал стереотипы поведения женщины, как до брака, так и в замужестве. Исполнение установлений достигалось силой общественного мнения села. Создание семьи деревенские девушки воспринимали как этап, необходимый для обретения нового жизненного статуса.

Положение женщины в крестьянской семье определялось местом в семейной иерархии, нормами обычного права, наличием сыновей, трудовым вкладом ее и супруга, личными качествами. Решительный шаг в эмансипации крестьянки произошел в период семейных разделов конца XIX века. в которых наряду с объективными причинами важную роль сыграл субъективный «женский» фактор — стремление освободиться от произвола большака и стать самостоятельной хозяйкой.