Повстанец (СИ)

Аукцион продолжался. Долго никто не торговался. Тут все знали, за чем пришли. Иногда две или три женщины спорили за лот, но каждая примерно знала, на какую сумму рассчитывает соперница, поэтому победительница была заранее известна. На меня поначалу косились с опаской, ведь я могла перебить любую ставку и купить любого из десяти. Потом страсти поутихли. Дамы, как видно догадались, а может быть поверили слухам, появившимся после моего посещения школы и подачи заявки, что я пришла за Каем. Недаром же со мной была его сестра.

Лефевр тоже ни разу не подняла своей таблички, чем немало заинтриговала публику и меня. Неужели она посмеет конкурировать со мной? Я уже предвкушала, как поумерю ее пыл, перебивая каждую ее ставку. Предвкушали зрелище и гостьи. Даже те, что уже благополучно обзавелись мужчинами, изъявляли желание остаться. Кайла нервно трепала край планшета, возможно, сдерживаясь, чтоб не запустить его в Лефевр на диванчике неподалеку. Мы с ней сидели почти рядом, разделенные лишь небольшим пустым пространством, но она ни разу не повернула голову в нашу сторону, наблюдая лишь за аукционистом.

– Лот номер десть!

Я вздрогнула, понимая, что время пришло. Это был Кайлеб. Публика оживилась. Дамы распрямились на своих сидениях, перелистывая каталог в конец. До моего слуха доносились сдержанные вздохи и комплименты. Кайла закатила глаза и покачала головой.

– Номер A1781, – объявляла девушка.

Я подумала о Ките и его номере. Не таком престижном, как у выпускников «королевской школы». «Z» в начале номера означала то, что он мужчина низшей категории, самый дешевый и без образования. Годится разве что в прислугу. Кроме этих двух категорий были еще четыре, промежуточные, но эти две были как полюсы, северный и южный, принцы и бродяги. И вот я покупала себе принца, хотя не задумываясь отдала бы все свои деньги за бродягу, будь он сейчас одним из лотов.

– Рост – 6 футов 1 дюйм. Цвет волос – золотистый блондин. Цвет глаз – карий, – продолжала аукционист так торжественно, словно продавала не мужчину, а бриллиантовую корону императрицы. – Кожа белая. Вокальный талант.

Я сжала табличку, уже зная, сколько они запросят за этот талант. Немного больше, чем за предпоследний, второй по ценности лот, длинноволосого смуглого брюнета, несравненного танцовщика. Начав с миллиона, его продали художнице за три, после того как одна из сенаторов сдалась и перестала поднимать цену.

– Один миллион двести пятьдесят тысяч долларов! – объявила аукционист.

Все прекрасно знали эту цифру, но все равно поднялся тихий ропот. Уже благополучно купив себе мужчин, они могли поболтать. Обсуждать было что. Столько не стоило ничего, разве что редкие машины и особняки. На миллион долларов можно было жить в Саннибэй и не думать о работе до самой смерти, если не покупать себе таких машин и мужей. Но цена на выпускников «королевской школы» была частью престижа. Купив мужа за три миллиона не стыдно появиться с ним даже при дворе. Не говоря уже о таких обязательных вещах, как блестящее образование и воспитание, идеальные гены, плюс такая приятная мелочь, как непорочность. Несмотря на то, что за мужчин просили баснословные деньги, нигде нельзя было найти даже изображения, где те были бы представлены обнаженными. Увидеть выпускника «королевской школы» без одежды могла только его владелица. Это был определенный риск, но в то же время такой факт тешил самолюбие многих дам. По закону в течение четырнадцати дней, как и в любом другом заведении, мужчину можно было вернуть. Он терял свой прежний престиж и цену, часто отправлялся прямиком в одно из агентств, готовых выкупить у школы такой редкий товар за сходную цену. Но теряла так же и легкомысленная покупательница. «Королевская школа» брала в залог не часть суммы, а ее всю. Сумму следовало внести сразу по окончании торга. В случае если мужчина не нравился или не подходил клиентке, школа вычитала процент, потраченный на образование и содержание мужчины, а остальную сумму возвращала. Подобных прецедентов было не так много, и все они чаще были выходками какой-нибудь взбалмошной дочери миллиардерши, желавшей досадить матери. Те, кто зарабатывал свои состояния сам, ценили свое время и деньги.

– Один миллион триста тысяч долларов, – зазвенел голосок девушки, когда я подняла свою табличку.

Никто не удивился, уже догадавшись, за кем я пришла сюда.

– Один миллион триста пятьдесят тысяч!

Я повернула голову, взглянув на нахалку. Мои предположения подтвердились, Лефевр тоже пришла за Каем.

Кайла зашипела, царапая планшет ноготками.

– Маникюр испортишь, – заметила я, подняв табличку.

– Один миллион четыреста тысяч! – почти обрадованно объявила аукционист.

Лефевр, не задумываясь, взмахнула своей табличкой.

– Один миллион четыреста пятьдесят тысяч!

Я ответила. Мне было наплевать. Я готова была и не опускать свою табличку. Кайлеб этой ведьме не достанется.

– Один миллион пятьсот тысяч!

Ничего, за танцовщика выложили три миллиона, а Кай лучше него.