Повторение пройденного. Повести о женщинах

Но вот все сгрудилось и перемешалось на дороге. Из-за ближнего леска над колоннами появились два «мессера», пронеслись низко, так что даже было видно летчиков в кабинах, и пошли стегать по шоссейке. Дико заржала лошадь, раздались крики: «Воздух! Воздух!», несколько солдат, подняв в небо автоматы и винтовки, стреляли по самолетам.

У нашей машины упал шофер. Он стоял у радиатора с ведром воды — и вдруг осел на асфальт, и глухо-ударилось ведро и потом загремело, уже пустое, полетев под откос.

«Мессеры» скрылись, и мы бросились на дорогу.

Приподняли шофера, долго трясли его, пока Саша не произнес:

— Смотрите, голова!

Две пули прошли через голову. Шофер был мертв. Мы отнесли его в сторону от дороги, положили на мокрую траву. И слева, и справа от нас, и по другую сторону шоссейки тоже несли кого-то.

— Глаза бы ему закрыть, — неуверенно сказал Саша. — Говорят, пятачками надо.

— Я так…

Веки покойника были еще теплые, и когда я опустил их, минуту придерживая пальцами, из его глаз — застывших и удивленных — показались слезы.

…Так было у отца. Тогда, восемнадцатого октября сорок первого. Мы уже подъезжали к Москве. Вот! Вот сейчас! Сейчас мы доберемся до первого же госпиталя, и все будет хорошо. Это близко, совсем близко. Шофер санитарной машины говорит: у завода Войкова.

Кажется, мы проезжали мост через Окружную железную дорогу. Отец молчал в забытьи и вдруг захрипел. Потом тяжело вздохнул, и словно что-то оборвалось в нем. Он присвистнул и открыл, широко открыл глаза.

— Папа! Папа! — Я тормошил его и умолял. — Папа…

Машина остановилась у ворот госпиталя.

— Как? — Ко мне заглянул шофер.

И без моих слов все понял.

Через минуту спросил:

— Куда поедем? Сюда? Или прямо домой? Ведь ты москвич?

— Домой.

Я назвал адрес. Мы поехали, и отец все время так и лежал, как умер, с открытыми глазами.

Возле нашего дома шофер посоветовал:

— Глаза закрой ему. А то нехорошо, да и испугать можно. Кто-нибудь у вас дома-то есть?..

Было темно. Я на ощупь закрыл отцу глаза и почувствовал, что пальцы мои стали мокрыми. Мокрыми от последних, уже холодных его слез…

Мы стояли теперь за Вислой — на Завислянском, или Сандомирском плацдарме, как его по-разному называли офицеры. Может быть, если бы я участвовал во взятии этого плацдарма или хотя бы видел его на карте, я представлял бы себе его размеры и понимал смысл существования этого плацдарма, да и цену тех человеческих жертв, которые были отданы за его взятие и удержание. Деревни, городки, поля, холмы, саженые леса, всюду, где мы оказывались, были усеяны могилами наших солдат и офицеров — одиночными и братскими, поименованными и безымянными. Но я не участвовал во взятии плацдарма, а карты, которые видел (без карт мы не работали), ничего не говорили мне: это были карты тех малых кусочков плацдарма, где нам приходилось работать. И, к слову сказать, очень старые, неточные карты.

Карты кляли все: майор Катонин, и старший лейтенант Буньков, и командир нашего взвода лейтенант Соколов — длинный, выше меня на голову, лохматый мужчина в очках, в прошлом учитель из Орла. Он, немного странный и непонятный, все больше нравился мне.

— Все карты путают эти карты! — ворчал Соколов.

На картах значилась довольно развитая опорная артиллерийская сеть: обилие геодезических пунктов со сложными и простыми сигналами, пирамидами и вехами, надстройками и турами. А на деле их не было. И наоборот, на картах вовсе не значились многие дороги, селения, реки, костелы, водокачки и другие естественные ориентиры, существовавшие на местности.

Первые дни нашей работы были несколько странными. Может быть, так казалось нам — солдатам, не искушенным в общих замыслах командования. Мы тянули теодолитные ходы вблизи передовой, но, как только напарывались на немцев, сматывали удочки и перебирались на соседний участок, где повторялось все сначала.

Лейтенант Соколов нервничал, ворчал, лохматил и без того лохматую голову и заглазно ругал штаб дивизиона за то, что он разбросал батареи и взводы по всему передку.

— В бирюльки играем, — говорил он Бунькову. — Пока корпуса нет, хоть свой дивизион привязать как следует. А потом начнется горячка.

Я знал, о каком корпусе идет речь. Артиллерийский корпус прорыва, которому мы приданы, остался пока за Вислой на переформировке. В политотделе одной на дивизий этого корпуса и работала Наташа.

Корпус должен подтянуться на плацдарм вот-вот. И сейчас действительно самое бы время привязать пункты и посты своего дивизиона. Без точных координат расположения дивизиона мы не сможем потом начать привязку огневых позиций и наблюдательных пунктов артиллерии, без них не начнут работу батареи звуковой разведки, взводы оптической разведки и фоторазведки.

— Все понимаю, Миша, — отвечал комбат Соколову, — но пойми и ты, лохматая голова, ведь Катонин до сих пор не знает будущей дислокации артиллерии. Какой смысл привязывать дивизион, когда боевой порядок наверняка изменится? А ребят надо приучать к делу.