Повторение пройденного. Повести о женщинах

Все всё понимали, и говорить, по существу, было не о чем. Для порядка три комсомольца выступили, поддержали речь Катонина во всех ее тезисах и добавили свое:

— Мы готовы!

И тут, когда собрание, казалось, уже пошло на убыль, с места раздалась робкая реплика нашего комбата — младшего лейтенанта Заикина:

— А скажите-ка, товарищ комсорг, как вы считаете: все ли в порядке у нас сейчас в дивизионе по части морали?

Саша, к которому относился вопрос, поправил на носу отсутствующие очки и посмотрел растерянно не в зал, откуда прозвучал голос Заикина, а на сидевшего рядом с ним майора Катонина. Командир дивизиона то ли не слышал вопроса, то ли вообще не понял, о чем идет речь, и, в свою очередь, удивленно посмотрел на Баринова.

Выручил Сашу замполит, сказавший довольно громко:

— Попросите уточнить, о чем спрашивает младший лейтенант Заикин.

Саша попросил Заикина уточнить, и тот охотно согласился. Он прошел в первые ряды, где сидел на соломе президиум, и сказал:

— Я могу уточнить. Правда, я новый человек в дивизионе, но я говорю о том, что слышал уже не раз, и поскольку сейчас у нас такое ответственное собрание, считаю своим долгом сказать об этом. У нас есть бойцы и, добавлю, — комсомольцы, которые в условиях напряженных фронтовых условий заводят, простите меня, любовные интриги. Я не могу констатировать, что это плохие бойцы. Но, как известно, мы должны смотреть вперед и думать о моральном облике каждого воина, в том числе и хорошего…

Собрание поначалу затихло. Все затаили дыхание. Но вот по ангару прошел первый неуверенный шумок. Комсомольцы зашушукались, а майор Катонин даже привстал на коленях, словно желая сесть поудобнее.

Заикин продолжал:

— Должен добавить, что эти явления находят, как бы это точнее выразиться, ну, неодобрение, что ли, в высших инстанциях, в частности соседней артиллерийской дивизии. У меня там служит товарищ. Так вот он сказал мне, что полковник из штаба дивизии прямо возмущен тем, что солдат нашего дивизиона заводит какие-то шашни с младшим лейтенантом, кстати сотрудницей политотдела, что, естественно, отвлекает эту работницу…

Тут Заикину не дали договорить — собрание загалдело под сводами огромного ангара десятками голосов. Соколов первым закричал: «Точнее!» Кто-то непонимающе воскликнул: «О ком вы?» Еще несколько человек выкрикнули: «Нельзя же так! Назовите фамилию!»

Этого же потребовал и Саша, вновь поддерживаемый лейтенантом Соколовым. Лейтенант зло выкрикнул: «Возмутительно! Это же собрание, а не обсуждение базарных сплетен!»

И Заикин назвал:

— Простите, я не помню фамилии младшего лейтенанта из политотдела артдивизии, да это и не столь важно. Но я назову, как это мне ни неприятно, фамилию нашего комсомольца, присутствующего здесь на собрании. Пусть он правильно поймет меня…

Младший лейтенант назвал мою фамилию.

Я случайно повернулся к своему соседу Ваде Цейтлину. Он сидел, неловко прижавшись к стене ангара, и смотрел растерянными, широко открытыми глазами на президиум. Вадя ничего, судя по всему, не понимал.

— Это о тебе?

— Ты же слышал…

— Вот не думал, — признался Вадя.

Я готов был разозлиться на него: настроение и без того испорчено, а тут еще Вадя готов поучать меня.

— А ну тебя!

— Странно как-то, — опять произнес Вадя. — Война, фронт, и вдруг такое. Это же возмутительно! Почему он вмешивается? Какое этому Заикину дело? Скажи!.. — И вдруг шепотом: — А что, у тебя правда любовь?..

Этого еще не хватало! Пропади ты, дорогой друг, пропадом со своей наивностью!

Собрание не осудило меня. Наоборот, и Соколов, и Саша, и даже Катонин вроде бы осудили Заики, на. И все же мне было тошно…

Кажется, эта деревня называлась Гремсдорф. Но дело не в том, как она называлась. Просто мы попали в удивительное место. Островерхие древние деревянные дома с резными петушками и загадочными ветряками, показывающими юг, север, восток, запад. Могучие дубовые сараи и местами такие же изгороди, и пивнушка в виде огромной бочки, и какие-то папы Карлы, вырезанные из дерева, постаревшие от времени, но неунывающие, у входа в танцзал, тоже сработанный под древность. Кто здесь только не вспоминался! И Шиллер, и Гейне, и братья Гримм, и гномы все знакомое с далекого детства.

И на нас, временных обитателей Гремсдорфа, смотрели с удивлением. С дороги — она шла рядом с деревней — пленные немцы, которые топали и топали стройными колоннами почти без охраны в тыл наших войск. Французы, чехи, поляки, мадьяры, возвращавшиеся по той же дороге в наши тылы после долгих лет «трудового немецкого фронта». Махали нам, радостно приветствовали, но вряд ли понимали, почему это русские солдаты в древней немецкой деревушке очищают улицы от грязи, снега и прошлогодней листвы, выравнивают любые неровности и плюс к этому посыпают их даже песком. Желтым, чистым, бросающимся в глаза!

— Я рад за Соколова, — говорил Саша, опуская свою самодельную метлу. — Уж его-то, конечно, наградят за сбитый самолет. Может, «Красное Знамя» дадут?