Повторение прошлого (СИ)

Так и решили, обменявшись любезностями. Чужая квартира-студия встретила его стерильной пустотой в стиле хайтек. Все белое, только черный экран телевизора на стенке и ярко-красный без рисунка ковер на полу, чтобы у бедняжки «лапки» зимой не зябли. Белые партеры, белые стены, белый пол и белый поток с россыпью мелких лампочек в беспорядке. Мебель тоже вся белая и белый же на большой кровати махровый халат. Похоже, тут же сделал он вывод, что девочка только по улице ходит в черном, будто в трауре по всему окружающему ее миру, позволяя себе быть самой собой только дома. И вот взяла и притащила во всю эту стерильность какого-то пьяницу с улицы, как-то все это не очень вписывалось в общую картинку.

— Чего пялишься? — тут же прервала она его мысли. — Душ прямо, удобства там же, воды нальешь, сам же и вытрешь, я в уборщицы не нанималась, водки тоже не будет.

Знала, как уколоть, чтобы не обидеть. Десять минут водных процедур и он был готов уже покинуть эти холодные стены, включая и их ледяную хозяйку, которая даже предложила подкрепиться, когда он вышел. Не отказался… И пока девица готовила блюдо быстрого приготовления, Погорел, весь такой чистенький и даже в новой белой рубашке, уселся в мягкое кресло, смахнул со стеклянного столика и принялся в ожидании перелистывать, будто специально его дожидающийся альбом с рисунками, которым очень бы подошло название «курица лапой». Мужчина грустно усмехнулся, так она еще и художница, представляя, как той тяжело живется со всеми ее талантами. Чтобы хорошо танцевать, девица лишила себя двух ребер, а чтобы так «хорошо» рисовать — надо было обрубить ей все пальцы. Кармен правду сказала, что у той не все дома.

Все рисунки в бело-черно-красных тонах, других цветов она просто не признавала. Пикассо и тот больше старался над своими уродствами, чем эта, с позволения сказать, художница над своими произведениями искусства. Одноглазое черное солнышко с корявыми лучами на белом листе — рисунок первый. Плачущее личико вовсе без глаз с кровавой слезой… Красные губы в беззубой белой ухмылке на черном фоне; корявое черное дерево посреди реки, цепляющееся корнями за дно, распарывающее кривыми ветками хмурое небо. Далее шли какие-то непонятные комиксы-страшилки, так и прущие из таланта, не поддающиеся описанию. А вот два мужика с биноклем сидят высоко на елке и рассматривают в мощную оптику голую девку с красным носом, ее тощие ребра и половой орган со змеиным языком и заточенными зубами. И тут же злой охотник (словами просто не опишешь его рожу) из ружья уже метится в двух черных птичек, чирикающих на ветке. Следующий рисунок — черные птички уже вверх лапками валяются под деревом. Отчирикались… На очередном «произведении искусства» взъерошенный мужик с остренькой мордочкой, напоминающей чем-то одного мультяшного зверька, мчится под дождем на крыше кареты скорой помощи по ночной лесной дороге, свесив ноги прямо на лобовое стекло, работая ими вместо дворников. Обхохочешься. Пустая красная комната с черным телевизором — жутковатое пространство, прорисованное до мельчайших подробностей, искаженное в дикой гримасе боли лицо на потолке, зверек сверху. Рисунок предпоследний: легковушка «ныряет» рыбкой с набережной в реку, где растет корявое дерево прямо из воды, вспарывающее небо. Висельник на ветке, почему-то с красным лицом. Черный шкаф с красным вентилятором и с крыльями, вмонтированным в заднюю стенку, шкаф летит над городом черным гробом, в гробу, сложив ручки на груди, парит летчик. На груди у пилота табличка с надписью «ПРОГОРЕЛ»! Может только для этого его к себе и пригласили, подумалось вдруг «летчику», чтобы он своими глазами взглянул на это издевательство? А может… Додумать мысль он не успел, как и осмыслить все ее рисунки, просто не поддающиеся вообще никакому осмыслению. Подлетев разъяренной кошкой, художница с диким визгом вырвала альбом из рук ценителя всякого прекрасного, но только не такого, да еще и наорала, чтобы чужого не лапал.

— В дурку готовишься? — усмехнулся ехидно Погорел, откидываясь на спинку кресла и закидывая руки за голову.

— Уже… — огрызнулась девица. — На секунду нельзя оставить! Чего скалишься, в гробу я тебя видела в белых тапочках. И если бы не Кармен, черта с два я бы стала тебя вытаскивать из ментовки. Мужик с воза, бабе легче.

— Откуда такая жестокость?

— Оттуда… Я вас всех ненавижу, сперматозоиды ходячие!