Позади Москва

Она сидела, глядя, как быстро и деловито собирается дочка. Теплое белье надела – на улице холод. Спортсменка, фигурка на загляденье: такой что любить, что рожать самое время. Пусть узнает что-нибудь в военкомате, да пусть и на курсы запишется, какие бы они ни были. Если они есть. Медсестер готовят по три года, кажется. После «полного среднего» – по два года. В войну – пусть месяцы. Но младшая дочь права: у них может не быть даже месяцев. Весь мир на них ополчился, армию сожрут за считаные дни, хорошо если за недели. Потом перебьют всю эту молодежь, которая уже побежала и еще побежит в военкомат, самых золотых, самых лучших. И останутся вокруг только те, кто не побежал. И кто дождется своего времени и спокойно пойдет записываться в полицаи. Или куда-то еще, где можно будет получить паек и жизнь в обмен на доносительство на своих бывших соседей или еще на что похуже… Можно не сомневаться: этот, позвонивший, был именно из таких, решивших все для себя заранее, выбравших сторону без колебаний. Что делать, если он придет, как сказал? Взять в руки вдобавок к сувенирному кинжалу с Кавказа еще и сковородку? Колотушку для мяса?

А может, все-таки остановить, не пустить дочь никуда? Та уже стояла в дверях с небольшой сумкой в руках. Вернулась к своему столу, сунула в сумку несколько шариковых ручек. Правильно.

– Мам, я пошла.

– В какой пойдешь? На Сампсониевский?

– Да.

– Метро?

– Конечно. Как же еще теперь.

Оставалось только кивнуть. Автобусы и маршрутки не ходили с утра совсем – все топливо резервировалось для вооруженных сил, да и часть транспорта тоже. А электротранспорт ходил кое-как, потому что электричество давали с перебоями. Она продолжала выставлять время на часах микроволновки после каждого отключения, но просто из упрямства, чтобы хотя бы что-то выглядело «как раньше».

– Осторожнее по пути. Слушай, а знаешь, давай я тебя провожу?

Дочь помотала головой, но потом остановилась и кивнула.

– А давай, мама. Посмотрим, может, и по дороге чего увидим. Сумку и деньги возьми.

Мария быстро собралась, оделась потеплее и поглядела в глазок, прежде чем зазвенеть замками. Спустились они по лестнице: нельзя было предугадать, когда электричество пропадет в следующий раз и будет ли дежурить какой-нибудь техник в лифтовой аварийной службе – вытаскивать застрявших людей. У них был пятый этаж, они не развалятся ходить пешком ни вверх, ни вниз – а каково тем, кто на десятом или самом верхнем? Особенно людям постарше: старикам, старухам? Мамам с совсем маленькими детьми? Снова как будто обдало холодом изнутри, и она поплотнее завернулась в пальто. Новый дом, а стены на лестнице исписаны черным и синим поверх нежно-салатовой краски: про вечные проблемы дружбы и любви, так сказать, и, конечно, про «Зенит» и про СКА. Главное, что от армии у них осталось, по словам мужа: ЦСКА в Москве да СКА в Питере…

– Мам, глянь.

Почти вплотную к их подъезду стояла небольшая толпа, из окна это место не просматривалось. Человек двадцать женщин разного возраста, трое или четверо мужчин, при взгляде на которых сразу вспоминалось слово «плюгавый» или даже «плюгавенький». И поп. В рясе, с крупным бронзовым крестом на груди, в головном уборе, названия которого она не знала. Поп вещал, иначе не скажешь. Голос у него поставлен был отлично и раскатывался на всю округу. Звучало что-то про «христианское милосердие», «всепрощение» и «покаяться за грехи наши». Дочь потянула за руку, но Мария двинулась к толпе, как притягиваемая магнитом. По дороге она все ускоряла шаг, и слова священника становились все отчетливее.

– …Подумайте, за что ниспослал нам Бог это испытание? За грехи? За гордыню? Каждый для себя должен решить, и каждый должен покаяться: за свои грехи и за общие, за свою гордыню, и…

Не задержавшись ни на секунду, она прошла сквозь шепчущую, кивающую, вздыхающую толпу, как ледокол, уверенно расталкивая женщин и мужчин в стороны.

– И когда придет час испытания, мы должны, покаявшись, смиренно принять, что уготовил нам Господь. Ибо, уверовав, но не покаявшись…

Она влепила в подбородок священника с правой, как делала в молодости. Волейбол и ручной мяч – в ее время игру то назвали «гандболом», то переставали – хорошо закалили руку. Бить со всей силы Марии в жизни приходилось, и годы материнства и мирной работы не заставили ее позабыть, как для этого фокусироваться, какие мышцы включать в удар.

Люди ахнули. Нокаут. С одного прямого. Кто бы мог подумать. А ведь роста священник был довольно высокого и не так уж хил на вид.

Мария обвела оцепеневшую толпу таким взглядом, что люди попятились. Дочь встала слева, и даже боковым зрением она почувствовала ее ухмылку.

– Что, куры, заслушались? Милосердия вам захотелось? Каялись мало в жизни?

– Да что же…

– Заткнись, – посоветовала дочь шагнувшей вперед немолодой женщине, и тон у нее вышел такой, что та осеклась и остановилась на полушаге.