Поздняя любовь

— Госпожа Сильвия Мюнзингер, — продолжала знакомство Доната, — моя сестра. Она тоже живет здесь, но тебе едва ли придется ее часто видеть, пока ты не поднимешься на ноги. Она очень занята. — Доната и сама удивилась, как легко слетела с ее уст эта беспардонная ложь.

— Вы работаете, госпожа Мюнзингер? — спросил Тобиас, чтобы начать разговор.

— Профессионально нет. Но у меня масса общественных обязанностей.

— Ах, вот как, — безучастно пробормотал Тобиас. Сильвия потянула носом. В воздухе висел аромат терпкой туалетной воды, который, однако, не мог перебить запаха болезни и лекарств.

— Видимо, — спросила она, — курить здесь не следует?

— Ну почему же? Конечно, можно, — отвечал Тобиас.

— Нет, Сильвия, лучше не надо, — возразила Доната.

— Тогда я лучше удалюсь.

— Но ты, Доната, посидишь еще со мной? — спросил он почти умоляюще.

— Ну, тогда доброй ночи, — произнесла Сильвия, направляясь к выходу.

— Я позже приду к тебе. На рюмку виски или на стакан вина. — Доната подтащила к кровати маленькое кресло.

— Я и не знал, что у тебя есть сестра, — заметил Тобиас, когда они остались вдвоем.

Доната рассказала ему о разводе Сильвии с мужем, о ее детях, о своих отношениях с сестрой.

— Впрочем, интересно ли тебе все это вообще? — прервала она себя.

Он широко раскрыл свои запавшие глаза.

— Мне интересно все, что касается тебя. А как вы относились друг к другу в детстве?

— Она ведь значительно старше меня. Впрочем, с годами это, кажется, сглаживается.

— Она тебя баловала? Проявляла материнское внимание?

— Наоборот. Она меня донимала, как только могла. Исподтишка, конечно. Родители, наверное, никогда этого не замечали.

— Ревновала тебя?

— Да. Потому что я была любимицей отца. Она и сейчас меня в этом упрекает.

— Но ты ведь в этом не виновата. Значит, она просто не сумела занять уголок в его сердце.

— Она считает, что я ее оттуда вытеснила. Знаешь, я думаю, получилось это так. Мама меня рожать не хотела, я ведь последыш. Ей в момент моего рождения было уже под сорок. Но отец настоял на том, чтобы я появилась на свет. И, помня об этом, заботился обо мне больше, чем это обычно свойственно отцам. Он хотел видеть во мне нечто особенное, чтобы оправдаться перед самим собой.

— Ты и есть нечто особенное, Доната.

— И он же выбрал мне имя.

— «Доната» это ведь значит «Дарёная», «Дар небес». Расскажи мне еще о себе.

Вот так получилось, что она долго просидела у его постели, перебирая полузабытые моменты детства, и почти упустила из виду, что давно пора навестить Сильвию. Только заметив, что его вопросы иссякли и он действительно утомлен, она оставила его одного.

В архитектурном офисе Донаты разговоры о Тобиасе Мюллере прекратились. Распространилось известие, что он на больничном листе, а поскольку никто, кроме Донаты, не имел с ним никакой личной связи, то о нем и думать забыли. Доната и Артур Штольце раскланивались вежливо и вели себя чрезвычайно предупредительно.

Дела было много. Наряду с поселком «Меркатор» приходилось опекать еще пять строительных площадок, к этому добавлялись разработки и проекты для подачи на конкурсы, а также по новым заказам. Доната с головой ушла в работу. Только к вечеру ей становилось беспокойно. Больше чем когда-либо, ее тянуло домой, а ведь приходилось оставаться до тех пор, пока будет сделано все, намеченное на этот день.

Добравшись до дома, она здоровалась с сестрой, принимала душ и, взяв в руки стакан вина, шла к Тобиасу. Она понимала, что Сильвия, видимо, чувствует себя отодвинутой на задний план, но считала, что избежать этого невозможно.

— Не сердись на меня, — каждый раз повторяла она, — но я должна позаботиться о нашем госте.

Сильвия только пожимала плечами, иногда еще бросала:

— Ты не обязана составлять мне компанию.

— Да-да, знаю, но я ведь охотно провожу время с тобой. Только в данный момент гость имеет приоритет. Это ведь лишь временно.

На самом же деле, даже оставляя в стороне ее влюбленность в Тобиаса, она ценила свое пребывание в его обществе гораздо выше, чем в обществе сестры. Она могла ему рассказывать о делах в офисе и на стройплощадках, чем сестра никогда не интересовалась. Он не только умел слушать, но и задавал толковые вопросы и делал верные выводы. Они беседовали оживленно и возбужденно, и обычно после этого было уже поздно заглядывать к Сильвии.

Тобиасу с каждым днем становилось все лучше, так что он начал скучать в стенах своей больничной комнаты и попросил все же принести ему транзисторный приемник. Музыка и прочий шум уже не вызывали у него головной боли. Госпожа Ковальски снабжала его книгами, и он постепенно перечитывал библиотеку Донаты.

Когда Доната в следующую пятницу пришла домой, он ожидал ее с книгой в руках, сидя в маленьком кресле, в надетом поверх пижамы домашнем халате.

— Ой, Тобиас, — воскликнула она, — тебе же надо лежать в постели!

Он обнял ее за талию и посадил к себе на колени.

— С тобой!

Доната с трудом удержала в равновесии свой стакан с вином и отпила глоток.

— Пусти же меня! — попросила она и сама заметила, что звучит это не очень решительно.

— Сегодня не пущу. Ты ведь еще не знаешь, что произошло.