Поздняя луна

Прежде чем его губы коснулись ее губ, он тихонько засмеялся.

— Кажется, меня возбуждают бинты. Я, наверное, выбрал не ту профессию.

Его губы были полуоткрыты, приглашая ее присоединиться к нему в медленной чувственной игре. Его рот был возбуждающим, манящим, от него чуть пахло бренди, будто он сделал глоток для храбрости, прежде чем войти в ее комнату.

Потом он нежно оторвался от нее и прошептал прямо в ее влажные губы:

— Прекрасная леди. Рейн, надеюсь, вы чувствуете то же самое, что и я, потому что сейчас мы будем заниматься любовью.

Она силилась что-то сказать, но язык не подчинялся — ей так нравилось целовать Сайласа. Она коснулась уголка его губ, а он поймал кончик ее языка зубами, играя.

А затем его руки мягко освободили ее от одежды, и рассудок покинул Рейн, когда ее взгляд встретился с его горящими глазами. Его глаза возбужденно сузились, а зрачки расширились так, что вокруг них сиял только тоненький золотой ободок; его рот был мягок и настойчиво-чувствен, когда снова прикоснулся к ее рту.

Она услышала шелест падающего на пол шелка и барабанящего в окно дождя. Еще было слышно дыхание, прерывистое и быстрое, и это было не только его дыхание. Сайлас повел ее к кровати, не сводя с нее взгляда, точно боясь спугнуть желание, вспыхнувшее так быстро и неожиданно.

Тело Рейн слегка напряглось, когда его пальцы начали медленно касаться маленьких холмиков ее грудей, и он успокаивающе прошептал:

— Разреши мне, любимая, разреши…

Закрыв глаза, она почти ощущала электрические разряды, проходившие через ее тело. У нее мелькнула мимолетная мысль о бесконечных чудесах природы.

Его руки переместились с ее грудей на нежный изгиб талии, а потом спустились ниже, на бедра. Они со странно возбуждавшей медлительностью ласкали изящные округлости бедер, и, когда она уже не могла больше этого выносить, его губы снова впились в ее, а руки снова стали ласкать ее тело.

Она почувствовала, как что-то невольно напряглось в ней, но заставила себя расслабиться. Это же Сайлас — Сайлас, он не сделает ей больно. Его рот ласкал ее губы с дурманящей сладостью, пробуя, изучая, проникая вглубь, касаясь языка. Его руки поднялись к ее лицу, пальцы гладили ушные раковины…

Рейн ощущала каждую клеточку его тела, прижимавшего ее к кровати. Их ноги были переплетены, и, закрыв глаза, она легко представляла себе картину: одно тело упругое, тяжелое, прокаленное солнцем, а другое — хрупкое и бледное, с маленькими штрихами золотого и кораллового.

Считал ли он, что она хороша для любви? Господи, пусть он меня полюбит — и захочет так сильно, чтобы забыть себя. Ее руки легко скользнули по упругому худощавому телу и сошлись на крепких мускулистых ягодицах, и она почувствовала, как у него перехватило дыхание.

Дождь прекратился, и только неяркий свет виднелся сквозь открытую дверь гостиной. Рейн взглянула на склонившееся над нею лицо и подняла руку, чтобы провести по упрямой скуле. Зрелище белой перчатки было для нее совершенно неожиданным; она издала тихий звук, то ли рыдание, то ли смех.

— Я сделал тебе больно? Я слишком тяжелый?

В ответ на его взволнованные слова она покачала головой, не в силах говорить. Ее руки снова обняли его, и, спрятав лицо у него на груди, она потянула его к себе, едва ощущая боль за наплывом более сильных чувств.

Каждой частичкой тела она жаждала любить его, жаждала его внимания, его прикосновений, поцелуев. Каждый ее нерв отмечал растущее в нем напряжение, когда он прижимался к ней, стараясь удержать рвущуюся страсть.

Люби меня, молча молила она. Просто люби меня, Сайлас, — это все, что мне нужно, все, что я у тебя когда-нибудь попрошу.

Его рот легонько захватил кончик маленькой твердой груди и покрыл сначала его, а потом и все ее тело горячими поцелуями, зажигавшими в нем сотни маленьких пожаров. Он ласкал ее всю-всю так невыносимо медленно… Он будто решил довести каждый дюйм ее ума и тела и души до высшей возможной степени возбуждения, прежде чем удовлетворит собственную испепеляющую страсть.

— Сайлас, пожалуйста, — молила она. И вновь и вновь он подводил ее к самому краю и потом отступал. Ее затянутые в белые перчатки руки гладили его спину медленными ритмичными движениями и слабо давили ему на плечи.

Сайлас, Сайлас, Сайлас. Торжественные гимны наполняли все ее существо, пока он мучительно неспешно ласкал ее. Не отрывая глаз от ее горящего взгляда, он вошел в ее расплавленное, как жидкий воск, жаждущее его тело.

Было только мгновение слепящего ужаса, а потом началось стремительное восхождение, радостный поток, который нес ее дальше, чем когда-либо, — дальше и дальше, с головокружительной скоростью, пока она совсем не забыла себя.

Что это было — огонь и землетрясение, ураган и наводнение?

Еще дважды он прижимался к ней и подчинял себе с искусной нежностью, а потом обнимал ее, пока они оба не обессилели. Вдруг он заметил ее перчатки и начал смеяться, и они оба смеялись, смеялись до слез.