Поздняя повесть о ранней юности

— Вот и вернулся солдат на Родину, — мрачно заметил кто-то из наших, и уголь из этого вагона брать не стали.

Мы стояли у своего вагона, человек 6–7, обсуждали случившееся, настроение мрачное, подавленное. Подошла маленькая, очень худая женщина и обратилась прямо к Бабкину, очевидно, рассчитывая на его решительность, которую он излучал:

— Старшина, у меня продовольственный аттестат офицерский. Мне его оставили друзья погибшего мужа, проезжавшие через Полтаву. Дома двое умирающих от голода детей. Помогите, если можете, получить по нему немного продуктов.

Она сняла перчатку, мы увидели ее опухшие руки, которыми она протягивала Бабкину сложенную вчетверо бумагу. Аттестат был на 15 суток, и срок его истекал через день. Бабкин взял аттестат, кивнул мне и еще одному, ей велел ждать у вагона, а мы отправились на продпункт, расположенный метрах в 300-х от станции в большом сборном бараке, обнесенном колючей проволокой и двумя часовыми у входа.

За большим прилавком в бараке стоял огромного роста красномордый старшина в белом фартуке и белых нарукавниках. Он взял из рук Бабкина аттестат, глянул на него и решительно заявил:

— В гробу я этот аттестат видел, мне его уже четвертый раз суют. Я сказал, что без офицерского удостоверения он недействителен. С ним бегает какая-то шлендра по станции, провокаторша. Теперь вот тебя нашла, дурака.

Работник продовольственно-фуражного снабжения, как в армии называлась эта служба, не предполагал с кем он имеет дело, швыряя аттестат в лицо нашему Бабкину, который в одно мгновение, перехватив за рукоятку один из больших ножей, лежавших на прилавке и направив его острый конец ему в живот, тихо и спокойно объяснил:

— Шлендра, как ты говоришь, офицерская вдова с двумя умирающими от голода детьми. Аттестат — друзей ее погибшего мужа. Больше ничем они помочь не могли. Ты все понял?

Красный цвет лица старшины сменился на белый, и он примирительно сказал:

— Ладно, ребята. Я все понял, но надо было с этого начинать.

Он действительно все понял и в два бумажных мешка положил продуктов значительно больше, чем было положено по аттестату. Когда мы подошли к вагону, женщина, увидев нас с мешками, бросилась к Бабкину, начала его обнимать, плакала, потом упала, забилась в истерике и стала хватать и целовать его сапоги. Подошел начальник эшелона, узнал в чем дело, велел проводить ее домой, пообещав задержать отправку, если ее объявят раньше. Она жила в двух кварталах от станции и мы, подхватив ее под руки, буквально потащили к дому. В маленьком домике в железных кроватках под лоскутными одеялами лежали дети, издавая нечленораздельные звуки, похожие на кошачье попискивание.

Опытный Бабкин велел закрыть в доме ставни на прогоны, наносить запас воды из колонки рядом, а также из сарая уголь и дрова, которые ей привезли, как она сказала, из военкомата. Велев ей никому не открывать, пока не поднимет детей, объяснив почему, мы бегом бросились на станцию. Эшелон стоял на прежнем месте, и все было спокойно, но совсем скоро поехали.

Теперь мы мчались на юго-восток и когда проехали Ростов, поняли, что наше направление южное, кавказское. Начались шутки по поводу шашлыков, фруктов и кавказских девушек. В нашем вагоне был один бакинец, который даже учился там в пехотном училище, но за какую-то провинность был отправлен на фронт рядовым. Теперь он мечтал побывать дома, и мы дружно стали сочувствовать ему, соглашаясь мысленно на Баку.

Следующая большая остановка — Тихорецкая, 23 часа 31 декабря 1946 года. Тепло, станция хорошо освещенная, по перрону ходят старушки, предлагая огромные караваи белого хлеба, который они придавливают, а он опять принимает прежнюю форму. Появилось много красивых девушек, очень немногие с парнями. Эти парни, недавние солдаты, стали приглашать нас в вокзальный ресторан встретить Новый год, но куда там — целому эшелону.

Нам объявили, что через час нас покормят горячим новогодним ужином и, действительно, накормили и дали по кружке сухого красного вина. Так мы встретили Новый 1947 год.

Затем замелькали названия станций: Невинномысск, Минводы, Гудермес, а следующим поздним вечером остановились в Дербенте на первом пути. Было тепло, станция освещена и прямо напротив нашего вагона — вход в станционный буфет.

Большое помещение буфета заполнено какими-то людьми, лежащими на полу с детьми, узлами и котомками. Оставался только небольшой проход к буфетным прилавкам между телами этих несчастных. На вопрос, что это за люди, милиционер, пытавшийся их выгнать на улицу, ответил, что это с Поволжья, беженцы от голода.