Поздняя повесть о ранней юности

Я стоял за углом сарая и, повесив патронташ на левую руку, опираясь левым плечом в стену, стрелял в набегающие фигурки немцев, которые, чем ближе подходили, тем лучше были видны в свете разгоревшегося сарая. Косил глазом на медленно приближающегося «фердинанда». Вдруг где-то рядом ударил «горюнов». Немцы замешкались, попятились, я выглянул из-за угла. Комбат лежал за пулеметом, ленту ему подавал кто-то из офицеров. Был он в гимнастерке с расстегнутым воротом, без ремней, в свете огня поблескивали ордена. Все было каким-то будничным, как на работе или учениях. Только яростная напористость чувствовалась в его слившейся с пулеметом фигуре, и огонь из ствола, казалось, изрыгался не порохом, а его командирской волей. Подумалось, что все это похоже на эпизод из фильма «Чапаев». Сзади раздался грохот. Во двор въехала наша САУ-100. Как выяснилось позже, самоходку привел кто-то из его заместителей. Я опять глянул на «фердинанда» и обомлел: он развернулся и поднимал свой ствол в сторону нашей самоходки. Надо было где-то укрыться, но было уже поздно. Падая, успел подумать, что если убьют и придут похоронщики, то в одежде, которая на мне, примут за поляка и, конечно же, в братскую могилу не положат. Выстрел. Наша самоходка опередила «фердинанда». Расстояние между ними было не более трехсот метров. Когда я поднял голову, над «фердинандом» поднимался темно-оранжевый факел с клубами черного дыма. Через несколько секунд запылал второй «фердинанд», не успев развернуться в нашу сторону. Немцы исчезли в темноте. Опять стало тихо. Солдаты подходили к самоходке. Было такое впечатление, будто ничего и не произошло. Убитого пулеметчика подтащили к стене дома, на крыльце санитар перевязывал второго — это была война. Я подошел, поставил карабин, повесил патронташ на перила, показал санитару на его хозяина и отошел к самоходке. И тут заметил, что и санитар и другие смотрят на меня как-то странно. И опять вспомнил, во что я одет. Бросился в дом, лампу уже зажгли. Моя одежда висела на месте и была почти сухая.

Собрались толпой у самоходки. Экипаж вылез из машины и с непрошедшим еще возбуждением рассказывал, как они «сработали» этих двух «фердинандов». Я стоял в стороне и думал о немце, в которого сделал последний выстрел. Он был в сотне шагов и шел прямо на меня косолапой походкой в надвинутой на глаза каске, стреляя из автомата от живота. Потом он упал и начал отползать в сторону, пытаясь уйти из освещенного места.

Через семь лет после окончания войны вместе с нами в институте учились немцы из ГДР. Среди них был один, который ходил так же, носками внутрь, а левая рука у него была покалечена на войне. Однажды я его спросил, как и где его угораздило. Он рассказал, что мальчишкой его забрали на фронт в фольксштурм. Был он в тех самых местах, где могли мы с ним повстречаться. А парень он был ничего, только когда говорил о войне, немного виновато улыбался.

…Потом вернулись в дом. Перед утром поели и стали собираться на дороге в сторону центра этого городка. Я уже успел заглянуть в карту и понял, что небольшой городишко находится на пересечении железной и шоссейной дорог, шедших от Кенигсберга в Германию. День предстоял непростой, и солдаты чувствовали ситуацию, хоть совсем недавно, всего 2–3 часа назад, все шутили и были на подъеме, сейчас сосредоточенно молчали и ждали.

Выход из города по автостраде пересекала высокая железнодорожная насыпь с проездом под ней, выложенным большими гранитными камнями. Мы стояли за домами и поглядывали в сторону проезда. Оттуда слышались рев танковых моторов и стрельба из орудий. Наши танки и самоходки стояли на улицах, в тылу у батальона. Комбат был рядом и чего-то ждал, поглядывая на часы. Потом неожиданно махнул мне рукой, вышел из-за дома и пошел к насыпи. Я шел следом. Когда шли по улице, в городке стояла тишина, было совсем безлюдно. Подошли к проезду и неожиданно увидели стоявшего там капитана Кудрявцева. Он глянул на меня, поздоровался с комбатом и, обращаясь ко мне, сказал, чтобы я шел во взвод разведки, есть, мол, потери и нужны люди. Я глазами показал на комбата. Он, не поворачиваясь к нему, ответил, что все согласовано. Тогда ко мне повернулся комбат и не приказал, а попросил сослужить последний раз батальону. Объяснил, что за высотой кочуют несколько танков и нужно узнать сколько их. Мне надо было пройти по улице вдоль железной дороги и с крыши дома осмотреть в торец противостоящую высоту. Тут же подошел взвод разведки. Кудрявцев отозвал одного, помню, что назвал его Барановым и, кивнув комбату, сказал, что пойдут двое. А Борис Лысенко подбежал ко мне и передал письмо, которое носил уже две недели. На той улице, куда нас посылали, еще никого из наших не было. Опять стало жутковато. Я глянул на теперь уже двух своих начальников и удивился их похожести. Оба одинакового роста, подтянутые, одетые по полной форме, затянутые в портупеи и ни единого следа фронтового излишества.