Поздняя повесть о ранней юности

На третий день с утра решили один раз пройти загоном вместе с местными охотниками через большой старый лес до Куры и сразу же возвращаться домой. Все ушли, оставив меня с Резвовым у машины. Мы с ним позавтракали и я, взяв несколько пустых фляг, пошел к ручью, совершенно машинально повесив на плечо карабин. Крики загонщиков слышались далеко в стороне. Когда я вышел по едва заметной тропе к поляне, то услыхал треск кустов с противоположной стороны, и тут же на поляну выскочил огромный кабан, направляясь к реке. Увидев меня, он остановился, повернулся в мою сторону и начал медленно приближаться, как бы изготавливаясь к атаке. Я бросил фляги, снял с предохранителя карабин, прицелился и выстрелил ему в голову. Пуля, очевидно, срикошетив от крутого лба, только контузила его, и он присел на задние ноги, раскрыв пасть. Отойдя влево, чтобы пуля не пошла в сторону раздававшихся голосов загонщиков, я выстрелил второй раз.

Прибежавшие во главе с нашим начальством загонщики поздравляли меня, похлопывали по плечу, а я как мог, делал вид, что это мелочь, я и не такое могу. А кабан был огромным: все вместе мы едва смогли втащить его в машину.

Когда ехали домой, Иван Акимович неожиданно обернулся и, обращаясь ко мне, сказал:

— Юра, ты скоро поедешь в отпуск, приказ уже подписан. Я прошу тебя там, в Днепропетровске, положить цветы на могилу моего командира, генерала Ефима Григорьевича Пушкина. Я был командиром 3-й Краснознаменной Чаплинской бригады 23-го танкового корпуса, и его трагическая гибель была огромной потерей для всех нас.

Потом, обращаясь уже ко всем, рассказал несколько боевых эпизодов, из которых мне запомнилось, что генерал никогда не посылал в бой свои танки, не разведав противотанковых средств противника. Разведкой в этих случаях руководил лично, никому другому не доверял.

Подумалось вдруг — пересеклись дороги в Чаплино.

Между тем, первые 20 человек уехали в отпуск, на остальных не хватило бланков проездных документов. Я был в приказе 25-м. Время, тянувшееся очень медленно, заполнил тем, что приобрел 18-литровый бочонок с красным сухим вином и 10 килограммов сушеных экзотических фруктов.

Наконец вызвали в строевую часть. Вручили отпускной билет на 10 суток отпуска и 10 дней на дорогу в оба конца. Тут же метнулся на коммутатор и узнал расписание поездов из Тбилиси и Баку. А следующим утром я едва протиснулся в плацкартный вагон поезда Баку — Киев и занял единственно свободное место на самой верхней продольной багажной полке рядом с трубой отопления. На чемодан, бочонок и вещмешок расстелил шинель и улегся. Высоко и страшно.

Потом вдруг заметил, что колеса поезда на стыках стучат в такт моим мыслям: четыре года, четыре года. Ровно столько я не был дома. Было 15, сейчас 19, было 15, сейчас 19… Как там, кого увижу, кого застану? Тогда еще была война, голод, темень, комендантский час. А я эти дурацкие фрукты и вино везу. Может надо муку? Но уже карточек нет, и хлеб продают свободно. А ведь в прошлом году здесь тоже все было, а у нас ничего, голод. Как же сейчас? Поговорю с Любой. Пойду в училище. Потом уеду служить в дальний гарнизон. Увезу ее с собой. Будет ждать. Будет ждать. Будет ждать?

Ночью привязался двумя поясными ремнями к трубе. Целую ночь снилось то, о чем думал днем. Без перерывов, как в кинохронике. Утром спрыгнул вниз, старушка-соседка перекрестилась:

— Я целую ночь не спала, боялась, упадешь, разобьешься.

— А вы поймать меня на лету могли бы?

Посмеялись.

Замелькали знакомые названия станций: Кавказская, Прохладная, Тихорецкая, а следующим ранним утром — Ростов. Уже почти дома. Проехали Ясиноватую. Вокзал, сгоревший, очевидно, при освобождении. Тогда, в феврале 43-го, он был цел. Спрашиваю у проводника время прибытия в Днепропетровск. Рассчитываю. Получается чуть больше двух с половиной суток. Значит, в отпуске могу быть две недели.

И, наконец, знакомый сгоревший закопченный остов старого вокзала, огороженный забором, очевидно, уже восстанавливают или разбирают. Проход где-то сбоку, быстро иду в толпе на площадь, бочонок с вином буквально обрывает руку и громко булькает: я отлил банку вина проводнику. Народ вокруг улыбается, со значением показывают на него. В полуторку грузят вещи два офицера с семьями, очевидно, из-за границы — много больших чемоданов. Спрашиваю у водителя, оказывается в Феодосиевские казармы. Прошусь у майора, он разрешает, и я еду с ними в кузове до самого дома. Расстаемся, как старые знакомые.