Поздняя повесть о ранней юности

Нравится тебе мое имя? Мне нет, уж лучше бы как угодно, много ведь красивых женских имен. Нина, например. Ты видел нашу командиршу, Нину Васильевну? Красивая очень. У нее большая любовь с вашим начальником, поженятся они. Он тоже красивый. Только это секрет, понял?

Так я был посвящен в первую полковую тайну, которую, как оказалось позже, знает не только полк, но и дивизия. От постоянного напряжения я совсем ничего не видел и продолжал молчать под тихую речь сестрички, которая наполняла мое человеческое существо чем-то еще не познанным, но уже позволившим почувствовать необъяснимую прелесть общения с женщиной. Я не помню, как долго это продолжалось, но кончилось довольно прозаично: мы оступились одновременно, шатнулись навстречу друг другу, и она на секунду прижалась грудью к моему локтю, дав ощутить ее упругость. От неожиданности я буквально выдернул свою руку из ее рук, чем вызвал приступ приглушенного хохота, который резко оборвался, и она тихо сказала:

— Шуры-Юры, это не Шуры-Муры. Я еще тогда, когда зашивала твою рану, почувствовала, что ты именно такой, не взрослый, не нахальный. Я очень хотела, чтобы ты меня проводил.

Мы шли, сняв рукавицы и взявшись за руки, я взял ее сумку, у меня вроде бы открылось второе дыхание, я перестал волноваться и стал лучше видеть дорогу. А Шура продолжала:

— В армии народ разный, много нахальных, лезут в душу, испоганят, а потом чувствуешь себя пришибленной. Ох, как это неприятно.

Я молча слушал ее рассказ и не знал, что надо отвечать и как реагировать, а у нее, очевидно, была потребность открыть душу и она тихонько продолжала:

— Калининская я. В 1942 окончила школу, но уже в Горьком.

Эвакуировали нас туда, отец у меня специалист, на заводе военном работал. Брат ушел на фронт сразу, с первых дней войны. А я после школы санитаркой в госпитале работала и училась на курсах медсестер. Насмотрелась я там всякого. Сначала страшно было, потом привыкла. Как брат погиб, сразу на фронт попросилась, была медсестрой в санитарном поезде, а когда нас разбомбили, попала сюда и уже скоро год я в этом полку.

Она помолчала немного, а я по-прежнему не зная что сказать, вел ее, держа в ладони ее мягкую, теплую руку.

— Домой я хочу, в Калинин. У нас там красиво и зимой, и летом. Ты не был в Калинине? И еще я хочу, чтобы дети у меня были и муж хороший, красивый и надежный.

В моем возрасте об этом вслух не говорили, я понял, что она сейчас сказала о самом сокровенном, приоткрыла душу и от этого стало совсем неловко, потому что не знал как ответить.

Из темноты стали вырисовываться очертания домов, нас стали окликать часовые, мы подходили к расположению санроты. Я уже начал чувствовать облегчение от того, что заканчивается эта ночная напряженная прогулка, но и уходить от Александры мне очень не хотелось.

Шура Коршунова. 1944 г.

— Вот мы и пришли. Спасибо тебе, ты вел себя очень прилично. А сейчас иди и не бойся, тебя не убьют, домой ты вернешься, я это хорошо знаю. Может, только ранят. Нужна буду, спросишь Коршунову Александру.

Она взяла меня за плечи, прижалась лицом к колючей шинели, потом провела ладонью по щеке и ухмыльнулась:

— Так ты еще не бреешься? Совсем молоденький, — взяла из моих рук сумку с красным крестом и уже от двери сказала:

— Я буду у вас еще раз. Проведу занятие, раздам индивидуальные пакеты и сниму швы.

Но больше она не пришла. Швы мне сняла другая сестра с загадочной, как мне казалось, улыбкой. Пакеты принес и раздал взводный командир. С Шурой я еще встречался три или четыре раза, и каждый раз мы обменивались какими-нибудь трофейными сувенирами. При встречах она всегда спрашивала: «Конфетку хочешь?» и протягивала, доставая из кармана шинели, мятную военторговскую карамельку. Последний раз я встретился с ней 21-го февраля, но об этом чуть дальше.

Между тем занятия продолжались, но нам уже выдали носимый комплект боеприпасов, телогрейки, маскировочные белые костюмы и бинт для автоматов. Несколько занятий и бесед провел с нами капитан Кудрявцев. В один из дней пришли дивизионные разведчики, познакомились, договорились о взаимодействии, способах связи и сигналах опознавания. Ребята они были лихие, мы смотрели на них разинув рты и слушали, как на одном языке с ними разговаривали командир и Половинкин.

Однажды вечером пришел связной из штаба полка и вызвал Кудрявцева и Зайцева. Вернулся Зайцев очень поздно, мы не ложились спать, зная, что просто так туда не вызывают. Развернув принесенную с собой карту, он попросил всех подойти к столу и будничным голосом объявил:

— Слушайте меня внимательно и запоминайте. Наши занятия окончены, получен приказ на выход полка в район боевых действий. Завтра в 6.00 взвод должен быть у этой развилки дорог (он показал на карте) и вместе со взводом автоматчиков возглавить головную походную заставку с боковыми дозорами.

Затем он назначил людей в боковые дозоры, распределяя так, чтобы в каждом были опытные бойцы с молодыми, выделил туда по пять автоматчиков и продолжал: