Поздние новеллы

Когда она предавалась мыслям о теле мужа, которое держала в своих объятиях в первую, не столь уж полную блаженства, но священную и пробудившую ее ночь, о теле, которым она больше не владела, или, вернее, поскольку оно теперь было телом друга, все еще не владела, то не сомневалась, что Майя Нандова тела перешла в него, и точно знала, где теперь ей искать «завиток счастливого теленка». И также была она уверена, что с прямодушной головой друга, ныне венчавшей тело мужа, произошли те же облагораживающие перемены, что и с телом друга, увенчанным мужней головой. Это представление трогало ее еще больше, чем другое, и ни днем ни ночью, даже в объятиях ее господина и повелителя, не давало ей покоя. Все время мерещилось ей похорошевшее в одиночестве тело мужа в сочетании с облагороженной головой друга, в разлуке с нею уж конечно охваченное духовным томлением. Страстное сочувствие к отторгнутому неуклонно росло в Сите, так что даже на супружеском ложе, в минуты сладострастия, она бледнела от горя.

XII

Когда пришло ее время, Сита подарила Шридаману свое зернышко, родила мальчика, которого они назвали Самадхи, что означает «сосредоточенность». Над новорожденным помахали коровьим хвостом, чтобы отвести от него беду, и с этой же целью положили ему на головку коровий навоз — словом, чин чином исполнили все, что требуется. Родители (если здесь уместно это слово) радовались безмерно, что мальчик не был ни бледен, ни слеп. Но вот кожа у него была очень светлая, что, видимо, следовало отнести за счет материнского происхождения из рода воинственных кшатриев, к тому же, как мало-помалу выяснилось, он был очень близорук.

Из-за близорукости Самадхи впоследствии прозвали еще и Андхака, то есть слепой, и это имя постепенно взяло верх над прежним. Между прочим, близорукость сообщила его газельим глазам мягкий, обаятельный блеск, так что они были еще краше, чем глаза Ситы, на которые очень походили, да мальчик и вообще выдался не в кого-нибудь из двух своих отцов, а решительнейшим образом в мать; и ничего тут нет удивительного, ведь именно она несомненно и недвусмысленно произвела его на свет, и вся его стать, естественно, восходила к ней. Поэтому он был чудо как красив, и, едва миновала скрюченная пора мокрых пеленок и он стал понемногу вытягиваться в длину, тело его оказалось на редкость сильным и гармонически прекрасным. Шридаман любил его как свою плоть и кровь, и в его душу уже закрадывалась готовность уйти из мира, желание передать свое бытие сыну и в нем продолжить свою жизнь.

Но годы, когда Самадхи-Андхака, лежа у материнской груди или в своей люльке, подвешенной к потолку, становился так красив и мил, совпали с годами упомянутой перечеканки головы и членов Шридамана, перечеканки, до такой степени придавшей ему внутренне и внешне мужнее обличье, что Сита уже не могла более справиться с собой, и ее тоска по далекому другу, в котором она видела родителя своего сыночка, сделалась поистине необоримой. Желание свидеться с ним, посмотреть, каков он, в свою очередь, стал теперь в согласии с законом соответствия, и представить ему своего чудесного сыночка, чтобы и друг мог на него порадоваться, — это желание целиком завладело ею, хотя сказать о нем мужней голове она все-таки не отважилась. Посему, когда Самадхи минуло уже четыре года и все кругом стали называть его Андхака и он, правда, спотыкаясь, все же начал ходить, а Шридаман уехал из дому по торговым делам, Сита решила пуститься в дорогу и, чего бы это ей ни стоило, разыскать отшельника Нанду и его утешить.

Однажды весенним утром, при свете звезд, так как солнце еще не вставало, она надела страннические сандалии, взяла в одну руку длинный посох, другою ухватила за ручонку своего сынка, на которого уже успела надеть ситцевую рубашку, и, вскинув на спину мешок с пропитанием, неприметно вышла с ним, в надежде на удачу, из дома и селения.