– Если тебе все равно, я поищу для него небольшой электрический поезд. Он никогда не ездил в поезде…
Он молча стоит возле моей постели – высокий и красивый мужчина с копной седеющих волос, падающих ему на плечи, – так стригутся художественные натуры, богема… В хорошо сидящем на нем американском костюме. Его пальцы желты от никотина. Чего он хочет от меня? Разумеется, спросить о ней. Но он страшится этого разговора.
– Завтра ты уезжаешь в Иерусалим. К Аси.
Он бросает на меня взгляд… В глубине его души он очень хочет что-то спросить, но что-то удерживает его, и он жадно затягивается своей сигаретой. Внезапно он садится ко мне на кровать. Что-то притягивает его ко мне. То, разумеется, что я был у нее. Но что кроме этого я могу ему рассказать? Тишина. Я понемногу отключаюсь. Закутываюсь в одеяло. И закрываю глаза, открываю и закрываю снова. Подействует ли это на него? Должно. Но он продолжает сидеть курить, опершись на руку головой. Озабоченный человек. С проблемой. Ему нужен развод, у него есть женщина, ожидающая его, и если моя интуиция меня не обманывает, он заделал маленького дядю для Гадди. Ни звука – за исключением грохота тарелок из кухни. Мое тело наливается свинцовой тяжестью.
– Если ты не против того, чтобы посидеть в темноте, выключи, пожалуйста, свет. Мы вполне сможем поговорить без освещения… За те же деньги. – Я вяло улыбаюсь в надежде, что на сегодня это моя последняя шутка.
Он вздрагивает. «Что?»
Он понял намек. Встав, он смотрит на меня сверху вниз, выключает свет и исчезает из комнаты. Я погружаюсь все глубже в сон под своим одеялом.
Некогда в такие минуты я испытывал желание… но позднее понял, что ее лучше не трогать. Малышка начала плакать, но я не пошевелился. Мой рабочий день окончился. Название моей следующей книги будет звучать так: «Как заставить вашего партнера по браку позаботиться о плачущем младенце». Я еще глубже зарываюсь в постель. В сумасшедшем доме, полагаю я, в это самое время происходит обсуждение документов о разводе – если только их не сожрала собака. Почему, почти совсем уснув, я продолжаю думать о ней и о ярком свете возле моря, она заразила тебя, Кедми, ты тоже сошел с ума, Кедми, дорогой, бедный, бедный Кедми, Израэль Кедми, ты непоседливый взрослый ребенок, которому так нужно поскорее уснуть…
Вторник
И здесь он живет? Сознательно выбрав это убогое окружение? Или такова плата за литературную карьеру? Тогда вопрос: он что, и правда написал все свои книги, видя перед собой эти грязные облупленные стены? Ему принадлежат три разных почтовых ящика – два разломанных и огромный третий с такой прорезью для почты, словно это рот великана, готового проглотить весь мир. Некий человек, перепрыгивая через ступеньки, несется вниз и вдруг останавливается, совершив элегантный пируэт, и делает вид, что его внимание привлекли ящики для почты. Но глядит он при этом на меня так, что воздух потрескивает от электричества; время от времени он бросает взгляд на почтовые ящики и снова глядит на меня, но в конце концов (еще один взгляд) – исчезает. «Боль красоты твоей», – написал мне один из старшеклассников, взявший в привычку писать мне… но кто из них не пытался. Анонимные излияния души неведомым образом оказывались в моем портфеле, замысловатые любовные признания в стихах и прозе, состряпанные из библейских строк и комментариев известных наших мудрецов, разбавленных то здесь, то там обычными непристойностями, вырывающимися из самой глубины души подростка, выдавая самые тайные мысли, не дающие покоя голове под вязаной кипой. Виной тому мои татарские скулы и озорной огонек в газах, синее мерцание которых разбивает им сердца. Так что можете высказать мне, как же им в меня не влюбляться. Я могу сказать. Никто не может полюбить меня, потому что совсем ничего обо мне не знает. Совсем ничего. Но это можно сделать в то короткое время, пока я проверяю чью-то тетрадь с домашним заданием. В твоих ответах я не поняла ни слова.