Поздний Рим: пять портретов

У нас нет оснований не доверять свидетельству Августина, что ему для истинной веры не было нужды в доказательствах. Однако то, что человек с полной убежденностью признает относительно себя, бывает часто не полной правдой, но лишь ее субъективным выражением. Это можно заметить и в случае Августина, который не только жаждал верить, но и стремился понять. Все сочинения, написанные перед крещением и непосредственно после него, — это во многом философские труды, или во всяком случае такие, в которых преобладает поиск истины, ведется беседа не только с богом, но и с мудростью.

Исключительно смятением души не может быть объяснен тот факт, что когда однажды ночью еще сравнительно молодой Августин, отдыхавший на вилле своего друга в Кассисиаке, внезапно проснулся и стал искать причину своего пробуждения, он прежде всего задумался о миропорядке, а не о чем-либо более житейском и низменном. Он обнаружил, что его пробуждение вызвано странными перерывами в журчании ручья, протекавшего рядом с виллой. Оказалось, что падавшие листья образовывали естественную запруду, которая вызывала нарушение в его течении. Это маленькое происшествие натолкнуло Августина на мысль написать трактат «О порядке», в котором он осмыслял законосообразность существующего.

Августин не изжил до конца и не мог изжить в себе философа, потому что пришел к христианству не только через страдания души, но и через искания разума. Поэтому он и спрашивает в своем сочинении «О порядке»: «Утверждать, что следует избегать всякой философии, разве не то же, что советовать не любить мудрости?». Уже будучи епископом Гиппона, прославленным своим благочестием и аскетизмом, он в одном из своих писем напишет любопытную вещь, рассуждая об одном апокрифическом Евангелии, в котором описывается вознесение Христа на небо в сопровождении ветхозаветных пророков и патриархов. К сонму вознесенных вместе с Христом Августин хотел бы приобщить Платона, Цицерона и Вергилия, которые предчувствовали, по его мнению, бога-спасителя. «Среди ораторов и поэтов, — писал он, — которые выставляли на посмешище обществу сказочных богов, были исповедовавшие одного бога. Но и среди тех, которые обманывались относительно почитания бога и воздавали почести творению, а не творцу, есть, конечно, такие, которые честно жили, подавали прекрасный пример простоты, целомудрия, воздержания, пренебрежения к смерти ради блага родины, верности слову не только относительно сограждан, но даже врагов, которые поэтому вполне достойны служить образцами». Уже на исходе своей жизни, в 427 г. (он умер в 430 г. в осажденном вандалами Гиппоне), Августин в сочинении «О христианском учении» дал очень емкое и образное сравнение христианина, извлекающего самое ценное у языческих авторов и использующего это для славы своего учения, с израильтянами Библии, которые, как свидетельствует писание, похитили из Египта золотые сосуды и посвятили их своему богу.

Обращение языческой мудрости, произведений древних авторов на утверждение христианства, его культурное обогащение всегда оставалось предметом заботы Августина, равно как и ряда других христианских деятелей.

Следует напомнить, что христианство возникло как религия угнетенных и отверженных, более того, как религия не-римская, в мире, где имя римлянина было синонимом понятия «человек». Историк Павел Орозий уже на исходе римской эпохи написал: «Где бы я ни пристал к берегу, хотя бы я там никого не знал, я все-таки спокоен… я римлянин среди римлян… человек среди людей». Правда, в этом высказывании есть еще слова «христианин среди христиан», но, чтобы эти понятия стали в один ряд, понадобилось несколько столетий. Первоначально учение Христа было религией гонимой, и гонения на него продолжались более двух веков. Однако с момента своего возникновения оно заявило о себе как о единственной вселенской религии, которая должна господствовать не только над душами всех людей, но и над всеми земными государствами и установлениями по тому праву, что ее основателем является не какой-нибудь пророк, но непосредственно сам бог, воплотившийся в человека и своими страданиями искупивший грехи человеческого рода.