Поздний сталинизм: Эстетика политики. Том 2

Боровицкие ворота, через которые Сталин въезжал в Кремль, ожидают прихода самой Истории к Сталину ночью: «Кто-то где-то очень глухо прозвенел в ночи. / То история-старуха достает ключи. / Сразу связку вынимает кованцев больших / и со связкою шагает мимо часовых. / Открывает двери тихо с навесным замком…» Кремль – знакомое Истории место («Ей тут, верно, каждый выход, каждый вход знаком…») – здесь она встречается с главным вершителем Истории – Сталиным: «Мимо пестрых узорочий под граненый свод / прямо к Сталину в рабочий кабинет идет. / Подошла, взглянула строго, вслух произнесла: / – Вижу я, что дела много, даже ночь мала. / Что ж, идти к великой цели так и суждено!.. / А рассвет уж еле-еле побелил окно».

Этот образец новой советской готики с загадочной вечной старухой, коваными ключами и замками, тьмой и средневековыми сводами интересен соцреалистическими новациями – историческим оптимизмом с бурно кипящей в сталинском кабинете жизнью ради великой цели.

Времени эпоса соответствует эпическое пространство. Так, образцовый текст холодной войны – сборник стихотворений Константина Симонова «Друзья и враги» (1949) – завершается стихотворением «Красная площадь». Главная площадь страны предстает своего рода центром мировой гармонии, камертоном, возвращающим миру баланс и цельность: «Полночь бьет над Спасскими воротами, / Хорошо, уставши кочевать, / И обветрясь всякими широтами / Снова в центре мира постоять…» Перед ночным Кремлем к поэту приходит умиротворение оттого, что «в этом самом здании, / Где над круглым куполом игла, / Сталин вот сейчас, на заседании, / По привычке ходит вдоль стола…»

В отличие от советских людей, которые могут приехать на Красную площадь из любой точки страны, народы мира не могут прийти туда – их избивает полиция, их «живыми в землю зарывают», в них «стреляют в дверях парламентов»… «Им оттуда ехать всем немыслимо, / Даже если храбрым путь не страшен, – / Там дела у них, и только мыслями / Сходятся они у этих башен. // Там, вдали, их руки за работою, / И не видно издали лица их, / Но в двенадцать Спасскими воротами / На свиданье входят в Кремль сердца их. / Может быть, поэтому так поздно / В окнах свет в Кремле горит ночами? / Может быть, поэтому так грозно / На весь мир мы говорим с врагами!»

Этот ночной разговор о главном не был привилегией только русских поэтов. О том же говорили и поэты других народов СССР. Так, стихотворение грузинского поэта Хуты Берулавы «Кремлевские звезды» завершалось той же ночной сценой: «Уже светает… / В эту пору Сталин / Окно распахивает на простор / Грядущего, в сияющие дали / Спокойно устремляет ясный взор».

Поэтам народов СССР вторят поэты «стран народной демократии». В стихотворении «Ночь» польского поэта Ежи Лау Сталин видит в своем ночном окне детей всех стран: «На Спасской башне / Куранты возвещают Москве и миру / новый день! / Их видно в кремлевские окна, / они серебрятся от снега, / А снег под звездою алеет, / Как отблеск рассвета. / Сталин стоит у окна, / И курит вишневую трубку, / Он видит Марысю и Шуру, / Он видит Хосe и Ли Шаня. / В день своего рождения / он думает, как отец, / О детях – детях мира!»

Но и дети думают о своем Отце. Пьеса Анатолия Сурова «Рассвет над Москвой» (1951) завершается поздней ночью встречей выпускников на квартире главной героини после выпускного бала. Из окон ее квартиры открывается вид на Кремль. И молодые люди отдаются любимому занятию – хотят угадать, где находится сталинское окно: