Поздний ужин

На похоронах я Грибова не видел, а ведь он в любом случае мог бы прийти. Он же тоже старожил поселка. Его распределили в санаторий имени XII съезда комсомола сразу после окончания областного мединститута. Так он у нас и застрял на всю жизнь.

К Грибову я пошел после обеда. К дому отдыха ведет короткая дорога. Зимой по ней пройтись одно удовольствие. Летом надо прыгать через лужи. Санаторий стоит на возвышенности, и его плохо проложенные стоки затапливают дорогу.

Для счастливого обладателя драгоценностей и денег, подаренных Инной Ивановной, Грибов выглядел неважнецки. Его нищая двухкомнатная квартира тоже не преобразилась. Можно было не спрашивать, почему он не пришел на похороны: чихал и кашлял. Он обрадовался моему приходу, но стеснялся своих драных тренировочных штанов, старой кофты и шарфа на шее.

— Нет Инны Ивановны, — простонал он. — Горе-то какое. Не с кем теперь и словом перемолвиться.

— Вы давно ее видели в последний раз?

— Месяц назад.

— Так давно? И с тех пор не заходили?

Грибов вытащил платок и долго сморкался.

— Видите ли, ко мне пришел ее сын, Григорий. И как мужчина мужчину попросил больше не ходить к Инне Ивановне.

— Почему?

— Сказал, что это предосудительно. По поселку ходят слухи, порочащие честь Инны Ивановны, и он обязан позаботиться о ее репутации. — Он помялся: — Пригрозил мне, что изобьет, если еще раз увидит возле их дома…

Григорий стоял на том же месте, где я встретил его рано утром, и, похоже, меня дожидался.

— К Грибову ходил? — угадал он. — Зря тебе Марина про него сказала. Мать уже в могиле, что теперь грязное белье ворошить? Зайдем, помянем.

От него пахло водкой и луком.

— Зачем ты Грибову сказал, чтобы он перестал ходить к матери? — спросил я.

— Маринка попросила, — равнодушно ответил Григорий. — Меня, сказала, как женщину он не послушается. Маринка злилась, что он к матери шляется. Мне-то все равно было.

Калитка была незаперта, но, войдя на участок, я не увидел Марины. Вошел на террасу — тоже никого. Из кухни крутая лестница вела на второй этаж. Туда, по словам Григория, в последние месяцы перебралась Инна Ивановна.

На втором этаже веранда и три комнаты. Две большие, светлые, а третья — маленькая — выходила единственным окошком на пустырь. В этой комнате Инна Ивановна повесилась.

Почему она вдруг перебралась на второй этаж? Никогда она там раньше не ночевала. Ведь в ее годы, должно быть, тяжеловато подниматься по высоким ступеням. Почему из всех комнат она выбрала самую мрачную, с окном на север?

Может быть, у нее в последние месяцы действительно начались какие-то психические нарушения?

Я толкнул тяжелую дверь и вошел в комнату, оклеенную синими в цветочек обоями. Постельное белье Марина собрала, и кровать стояла голая, в ржавых пружинах. Надо же, Инна Ивановна всегда говорила, что спать надо на жестком, а сама выбрала кровать с пружинами.

Дверцы шкафчика были распахнуты, и я увидел, что он пуст. Столик, обтянутый белой бумагой, лампочка под прожженным абажуром и деревянный стул — вот и вся мебель. Тоскливая картина.

Я повернулся, чтобы уйти, но остановился в растерянности перед закрытой дверью. Она открывалась внутрь, но не за что было ухватиться. На двери отсутствовала ручка. Я удивился: с наружной стороны и ручка, и новенький замок, а изнутри ничего. Как же Инна Ивановна выходила?

Теперь я обратил внимание на окно. Двойные рамы без форточки, без задвижек — то есть окно тоже открыть нельзя! А за окном ставни, единственные на всем втором этаже. Да и вообще ставни нужны на окнах первого этажа — какая-то защита от воров, если уезжаешь. На втором этаже ставней ни у кого в поселке нет. И здесь раньше не было.

Я присел на стул и еще раз, уже внимательнее, осмотрел комнату.

Постепенно я стал представлять себе, что здесь происходило в последние месяцы. Инну Ивановну заперли в этой комнатке, откуда нельзя выйти, без еды и без надежды. Одному Богу известно, что она передумала здесь в те страшные дни. И прямо над кроватью — железный крюк. Как единственный выход. Как избавление. Как спасение.

Перочинным ножичком, который обычно ношу с собой, я все-таки поддел снизу массивную дверь. Спустился вниз, вышел на улицу, обошел дом с другой стороны. К сараю была привязана большая лестница. Я отвязал ее и, приставив к крыше, поднялся на уровень второго этажа.

Сомнений не оставалось: в распахнутых ставнях еще торчали длинные гвозди с большими круглыми шляпками, какими приколачивают к крыше листы шифера. Еще недавно ставни были крепко прибиты к оконным рамам. Открыть их изнутри было невозможно, во всяком случае, для немолодой женщины, которую к тому же морили голодом.

Что от нее хотели? Чтобы она отдала деньги и драгоценности? Изменила завещание?

Инна Ивановна повесилась не от того, что невмоготу было расстаться с домом или деньгами. Ей страшно стало, когда она поняла, что осталась одна, что от нее отступились все близкие люди, что ее готов убить самый дорогой человек.

Кто это сделал? Грибов? Григорий? Марина?