Пожалуйста, избавьте от греха

Наш «герон» поджидал на стоянке возле пристани, и я отвез Сильвию — за последние три часа мы уже обращались друг к другу не иначе, как Сильвия и Арчи, — в людской улей в районе Восточных семидесятых улиц, в каком-то квартале от того места, где как-то раз один фэбээровец оскорбил меня из-за того, что я следил за человеком, выслеживать которого собирался он сам. К себе наверх она меня не пригласила. Когда я вернулся домой, Вульф уплел примерно половину ужина; поскольку он не любит ждать, пока я наверстываю упущенное, поужинал я на кухне вместе с Фрицем.

Позже в кабинете, когда я спросил его, хочет ли он, чтобы я пересказал разговор с Сильвией Веннер дословно, Вульф ответил, что да, но только кроме банальностей, — в нашем распоряжении весь вечер. Я поинтересовался, включать ли интимные подробности, и Вульф ответил, что да, в количестве, достаточном, чтобы он получил о ней представление. Словом, руки у меня были развязаны. Опустив банальности, я добрался до борта яхты уже за десять минут, а еще через пять — до того места, где я бросил якорь, а мы оба согласились, что свежий морской бриз уже пробудил в нас достаточный аппетит. Разумеется, я получил истинное наслаждение, расписывая наш пикник во всех подробностях, а вот Вульф явно томился и страдал. Он выдвинул вперед нижнюю челюсть, прищурился, а потом допустил такое, что водилось за ним крайне редко, — он выругался.

— Черт побери! — прорычал он. — Ты совсем… Как ты себя чувствуешь?

— Сейчас прекрасно. Пришлось мне, конечно, туго, но какого черта — работа есть работа. Во время пира она поинтересовалась, знаю ли я этимологию. Я ответил, что ха, мол, я работаю на Ниро Вульфа. Она спросила, при чем тут это, и добавила, что почти ничего о вас не знает. Однажды они пытались затащить вас в свою программу, но вы отказались, и ей не удалось побеседовать с вами. Вы это помните?

— Да.

— Дальше она сказала, кавычки открываются: «А меня слова очень занимают. Вот я смотрела на вас, когда вы вытаскивали якорь, и думала. Взять, например, такие слова, как „половой член“ и „писька“. Они начинаются на букву „п“».

Я: «Очень верное наблюдение».

Она: «Так вот, они начинаются на „п“, потому что с этой же буквы начинается слово „пенис“.»

Я: «Черт возьми! Вы правы».

Она: «А такие глаголы как „писать“, „переспать“ или „перепихнуться“ — все начинаются с буквы „п“. Что это — мужской шовинизм»?

Меня прервал его рев:

— Я же сказал — опусти банальности!

— Это не банальность. Она сделала важное открытие. Вот послушайте.

Она: «Ведь женщины тоже отправляют естественные надобности, тоже мочатся. Но они вынуждены говорить, что писают — только из-за того, что на эту букву начинается „пенис“. А если бы они говорили, что „висают“? От слова „вагина“ или „влагалище“. Типичный мужской шовинизм, да?»

И снова Вульф среагировал совершенно не так, как я ожидал. Нет, пожалуй, никогда мне не суждено узнать его так хорошо, как мне порой кажется, что я его знаю. Я, конечно, знал, как он относится к проблеме мужского шовинизма, но вот, что он так воспримет мою шпильку, при его-то отношении к словам…

— Пожалуй, — только и сказал он.

— Разумеется, — поддакнул я. — Чего еще ждать от этих суфражисток.

Вульф перевернул руку ладонью вверх.

— Это обычный стадный синдром. Выкрутасы. Попытка сопротивления преобладанию мужского начала в разговорной речи. Но внесла ли эта женщина хоть какой-то вклад в лингвистику? Если да, то вся история матриархата об этом умалчивает, да и вообще ни одна жен…

Оборвав себя на полуслове, он отодвинул кресло назад, одним рывком встал, протопал к книжным полкам, взял нужную книгу и вернулся. Пока его туша принимала привычное сидячее положение, мой орлиный взор определил, что Вульф прихватил с собой «Историю бракосочетания» Вестермака. Как-то раз, давным-давно, я уделил ей минут десять от нечего делать, но понял, что смогу без нее прожить. Когда Вульф открыл книгу, я спросил:

— Сказать нашим Пинкертонам, чтобы сегодня не приходили, поскольку расследование перешло в сферу лингвистики, или они вам понадобятся, чтобы рыться в словарях? Для воплощения стадного синдрома.

Он ожег меня свирепым взглядом, потом посмотрел на книгу, швырнул ее на стол и сказал:

— Хорошо, продолжай, но излагай только существенное. Никакого фиглярства.

Что ж, я изложил. Когда я закончил, а он, как обычно, спросил, как я могу прокомментировать эту беседу, я ответил:

— О повышении жалованья на сей раз просить не стану — похвастать явно нечем. Во-первых, я сомневаюсь, что она скрыла от меня что-нибудь важное. Во-вторых, хотя она была бы только рада подложить бомбу Браунингу, чтобы он откинул копыта, она бы не рискнула провести целый день со мной. Она не такая. В-третьих, теперь мы уж точно знаем, что Кеннет Мир и впрямь шастал с окровавленными руками, так что хоть эту загадку удалось разрешить.

— Этого мало, чтобы оправдать вашу возмутительную трапезу, — проворчал Вульф и потянулся к книге.