Пожалуйста, повернись ко мне спиной…

На столе стоял кувшин с водой, лежали связки грибов, куски сушеного мяса. За время, что мы были в пути, я успел проголодаться, к тому же несколько дней вообще не держал во рту мяса, поэтому я подкрепился, не дожидаясь, пока она окончит заниматься какими-то своими делами во дворе. Вернувшись, она разожгла очаг, причем сделала это гораздо проворнее, чем это обычно получалось у меня. Огонь давал комнате достаточно света.

— Так ты остаешься со мною, верно? — спросила она почти шепотом. Мне показалось, что она волнуется куда больше меня.

— Остаюсь. Навсегда.

— Если решил уйти, уходи сейчас.

— Я же сказал — остаюсь! Тебя как зовут-то?

Стоя шагах в четырех от меня, но не обращая на меня никакого внимания, она принялась раздеваться. Мне почему-то подумалось, что у нее может не быть имени.

Вот ведь ерунда какая лезет в голову! Или что она забыла его после стольких лет жизни в полном одиночестве.

— Меня зовут Инна, — ответила она, раздевшись догола. Языки пламени бросали на ее тело багровые отблески, казалось, что оно охвачено пожаром. В последнюю очередь она сняла свою дикарскую корону из листьев. Тут уж я вскочил на ноги. Она приблизилась и, заглянув мне в глаза, что-то прошептала. Может — «я жду», может быть — «любимый», а может — «иди ко мне». Но никуда идти я не мог, поскольку ноги мои приросли к месту. Мы впервые смотрели друг другу в глаза. Сердце у меня колотилось так, что грудная клетка ходила ходуном. В горле пересохло. Я не мог издать ни звука, не мог пошевелиться. Наверное, она поняла мое состояние и сочувствовала мне. Но мне показалось, что она разозлилась. От пылавшего за ее спиной очага по комнате расползались длинные тени, напоминавшие мне сейчас чудовища. Я пытался заставить себя смотреть на ее ноги, впиться взглядом в обнаженную грудь. Но ничего не мог поделать с собой, не мог отвести глаза от ее глаз, губ, щек…

Вечно это не могло продолжаться. Не должно было. Нужно было как-то выйти из оцепенения. Но сам я освободиться от него был не в силах. Наверное, она поняла это и снова прошептала: «Ну, иди же…» И отступила на шаг. С трудом проглотив комок, я сказал ей то, что должен был сказать: «Инна, пожалуйста, повернись ко мне спиной». Она вздрогнула. Наверное, не знала, что ей и думать. Я повторил: «Пожалуйста, повернись ко мне спиной…» Она попыталась что-то возразить, но, передумав, резко повернулась как раз в тот момент, когда я уже готов был еще раз повторить свою просьбу.

Обнаженное женское тело, облитое красноватым светом.

Я сделал к нему шаг…

… Через несколько часов я проснулся. В очаге догорали поленья, тлели угли. На моей руке покоилась голова моей первой женщины, ее крепкое тело доверчиво прижималось ко мне, во сне она дышала ровно и глубоко. С отвращением разглядывал я ее отвратительное лицо, нет, не лицо — жабью морду. И хотя к горлу подступала тошнота, я не мог оторвать от него взгляда.

Кровь стыла в моих жилах. Не в силах шелохнуться, я как завороженный разглядывал лицо мерзкого чудовища с женским телом, рядом с которым мне выпало несчастье лежать, которое прижималось ко мне. Пористая, жирная кожа, безгубая жабья морда с двумя красными дырочками вместо носа, обрамленными пучками волос, маленькие глазки, прячущиеся в рыжих космах бровей… Такое не часто увидишь в кошмарном сне.

Морда пресмыкающегося или рожа дьявола… Нет, урод есть урод, и ничего, кроме чувства омерзения, он вызывать не может.

Бежать! Бежать немедленно, пока она не проснулась!

Не разбирая дороги, куда глаза глядят! Какое невезение!

Вот тебе и Женщина. Ева… Несчастная Ева… Порченая Ева, которая и детей-то рожать, наверное, не способна.

Разве об этом ты мечтал, восторженный идиот?

Исчадье ада. Какая она Инна — просто чудовище без роду и племени, но с соблазнительными женскими телесами: А я все-таки человек. Все-таки не чудище какое-то.

Осторожно высвободив руку, я бесшумно спустился с нар. Стараясь не шуметь, принялся собирать свои пожитки. Приходилось считаться с тем, что она вооружена и, обнаружив мой побег, может послать мне вдогонку стрелу. У нее было на это моральное право, ведь я обещал остаться. Она могла вернуть меня силой. Превратить в пленника. Побежденного врага.

Осмелев, я бросил на нее прощальный взгляд. С того места, где я стоял, лица ее не было видно. Видно было только молодое женское тело, растянувшееся на постели в соблазнительной позе. Конечно, она не повинна в своем уродстве. В этом повинны предшествующие поколения. Повинна ее мать, давшая ей жизнь. Просто она не была человеком. А кем она была? Да, в лице ее отсутствовали человеческие черты. Но разве человек — это его нос, его рот? Теперь-то я понимал, почему она сбежала от своих родителей, своих родственников.