Пожалуйста, только живи!

По сомкнутым векам скользили горячие солнечные лучи, раздражая и вызывая острые вспышки головной боли. Рита со стоном перевернулась на живот и уткнулась лицом в подушку. Постельное белье было шелковым и скользким – как Рита ни пыталась настаивать на том, чтобы в ее спальне стелили привычный хлопок, обслуга этого шикарного дома продолжала уверять, что такого здесь не водится.

В дверь осторожно постучали, и робкий голос Кати, горничной, прошелестел, боясь вызвать недовольство хозяйки:

– Маргарита Александровна, там маникюрша приехала. Говорит, вы ей назначили на одиннадцать.

– Пошла она к черту! – хрипло рявкнула Рита. – Передоговорись с ней на два часа. Скажи, я плохо себя чувствую.

Тихие удаляющиеся шаги в коридоре – и ее наконец-то оставили в покое. Рита с трудом разлепила веки и посмотрела на мир из-под спадавших на лицо спутанных волос. Стены в спальне были теплого фисташкового оттенка. И лучи летнего солнца, пробиваясь через щели в тяжелых серо-зеленых шторах, плясали по нежной зелени, как макушки одуванчиков. За прошедшие четыре месяца она успела привыкнуть к этой комнате и, открывая утром глаза, больше не подпрыгивала испуганно на постели, недоумевая, куда это она попала.

Светлый простой интерьер дома нравился ей. У Бориса Кратова был прекрасный вкус. Его жилище, наполненное светом и воздухом, с высокими потолками, большими просторными комнатами, не загроможденными мебелью, ничем не напоминало ужасающие в своей помпезной и безвкусной роскоши особняки его соседей по поселку. Борис вообще сильно отличался от знакомых ей бизнесменов-бандитов, несмотря на то что был, по сути, выходцем из той же среды. Отличался манерами, острыми, иногда жестоко оскорбительными, но всегда подчеркнуто корректными замечаниями, умением легко и непринужденно рассуждать о чем угодно – от глобального потепления до причин Русско-турецкой войны 1877 года. Когда Рита заметила ему это, он рассмеялся и объяснил:

– Когда я заработал свой первый миллион, я потратил его не на телок и наркоту, а на образование и путешествия по миру. Нахватался фальшивого лоска. Но не обманывайся, Маргарита, дорогая, на самом деле я все такой же браток.

– Пускай, – дернула плечами она.

Ей и в самом деле было тогда все равно, браток так браток. После всего, что произошло с ней тогда – после того, как Марат прямо объявил ей, что возвращаться не собирается, после отказа в театре и смерти матери, – на нее накатила какая-то непонятная, непривычная ей апатия. Впервые в жизни ей не хотелось ухватить жизнь под уздцы и править бешеную скачку туда, куда она пожелает. Захотелось просто прислониться к кому-то, довериться, отдать бразды правления собственной жизнью.

Господи, она ведь так давно не была маленькой и слабой! Если честно, с десяти лет, с того момента, как исчез отец. После того как мать практически впала в прострацию, ей пришлось экстерном повзрослеть и взвалить на плечи ответственность как за себя, так и за эту погасшую, превратившуюся при жизни в собственный призрак женщину. Она не справилась. Устала, оставила мать – и та умерла. Не справилась и с собственной жизнью – продолбала все, что только было можно, ни к чему не пришла, ничего не обрела. Так, может, просто плюнуть на все, отключиться, и пусть управляет всем кто-нибудь другой? Взрослый, сильный, тот, у кого получается? Из всех ее знакомых Борис Кратов представлялся не самым плохим вариантом. Умный, сильный и, кажется, по-настоящему в ней заинтересованный. Так почему нет?

Она позвонила тогда Борису, и он привез ее в этот загородный дом. Не спрашивал ни о чем, был неизменно вежлив и предупредителен, не пытался растормошить ее, спокойно принимал ее растерянность, подавленность и лишь окружал теплом.

Они прогулялись по окрестностям. Весенний воздух был свежим и прохладным, на деревьях начинали уже появляться первые листья. Вот только ветер налетал все еще по-зимнему холодный. Рита куталась в пальто и зябко дула на руки.

Когда они вернулись, Борис растопил камин. В глазах его плясало оранжевое пламя, бликуя в стеклах очков. Но лицо оставалось совершенно спокойным, закрытым, губы улыбались вежливо, не выражая ни нетерпения, ни страсти.

– Вы замерзли. Хотите грога? – предложил он. – Хорошо согревает. Я могу сварить.

– Хочу, – согласилась Рита.

Они прошли на кухню – хромированную и белую, как в операционной, – и Борис принялся колдовать у плиты, вливая и всыпая что-то в небольшую кастрюльку. Остро и пряно запахло специями, кисло – лимоном.

– Где вы научились? – спросила Рита, следя за его ловкими манипуляциями.

Руки у него были красивыми – крупные длинные ладони, тонкие пальцы с коротко остриженными светлыми ровными ногтями. Интересно, может, он и на скрипке еще играет? А у Марата… У Марата пальцы загрубевшие, под ногтями въевшийся след от оружейного масла, а на ладонях – грубые шероховатые мозоли… Стоп! Не сметь думать об этом!

– Где научился? – переспросил Борис. – У одного матроса, корсиканца. Он утверждал, что это старинный пиратский рецепт. Врал наверняка.

Корсиканца… Марат говорил, на Корсике… К черту!