Пожар

— До свидания, Пал Палыч… Будь ты проклята! Змея! — напоследок кидает Стольникова и скрывается за дверью.

Знаменский достает отдельный бланк для допроса, заполняет «шапку».

— Давайте все же поговорим.

Уварова молчит.

— Вы систематически занимались хищениями. Это вы теперь признаете?

— Да, — мрачно отзывается Уварова. — Признаю.

— Вас ожидает лишение свободы. Это вы тоже понимаете. К чему же упорное запирательство в вопросе о поджоге?

— Хотите, чтобы я перестала бороться?

— Хочу, чтобы вы оценили цепь косвенных улик. При инвентаризации у вас выявлены немалые излишки. Их происхождение — сгоревший склад. Так что мотив поджога убедительный: присвоение товаров на весьма круглую сумму. Дальше. Кроме показаний Стольниковой, есть свидетельство одной из кладовщиц. Она заметила, как вы выходили из-за ящиков с посудой, отряхивая ладони. Именно оттуда, где возник пожар.

— Еще не доказательство, что я его устроила!

— Но даже известно, как вы это сделали, Елена Владимировна, — вкрадчиво говорит Пал Палыч. — Вы принесли в сумке бутылку с бензином и свечу. Зажгли ее с тем расчетом, чтобы разгорелось не сразу. — Знаменский не торопится и наблюдает за ее лицом, выдающим изумление и растерянность. — Потом ловко подсыпали сторожу в термос снотворного. Выждав время, приехали еще посмотреть на пожар и убедиться, что сработало!.. Видите, все правильно. Женщина вы неглупая, должны признать свое поражение.

— Глупая, умная — немолодая, вот что!.. — почти шепчет Уварова. — Снова сидеть — век кончен… — Помолчав, поднимает голову, говорит жестко: — Ну, допустим, я подпалила. И что? Да гори оно хоть все ярким пламенем!

— Откуда такая озлобленность?

— А судьба меня, гражданин следователь, не ласкала, не баюкала… не то что некоторых… Хотите послушать, откуда змеи берутся? — с вызовом спрашивает она.

— Всегда стремлюсь понять.

— Вот-вот, понимайте. Была девчонка не хуже других. Кончила товароведческий, показалось — скучная работа. Устроилась в такси. Вроде жизнь наладилась: замуж вышла за трезвого, жилье получили, сына родила. — Уварова исповедуется не покаянно — ожесточенно. — А рухнуло все в один миг. Пассажир в аэропорт. «Гони, — говорит, — опаздываю! Накину тридцатку!» Тогда для меня это деньги были. Погнала. Сто, сто двадцать, пошла на обгон. Перевернулась. Он — насмерть, мне после больницы — срок. Дальше — лучше. Освободилась, приезжаю домой. Узнаю: муж со мной, с осужденной, развелся, с площади выписал, в квартире новая хозяйка. Выпихнули мне на лестницу чемоданчик с барахлом. «Ребенок?!» — спрашиваю. Простудился, говорят, умер. Как только пережила… Достала старый товароведческий диплом, пошла по объявлениям, где «требуются». Поступила на самую низовую должность. И год за годом прогрызалась в начальницы. И остервенилась, да, остервенилась. Зато прогрызлась… А на промтоварах сидеть да нитки не взять… Э-эх, гражданин следователь… жизни вы не знаете, какая она есть!..

— Я знаю, какая она должна быть, — говорит Пал Палыч после паузы. — И еще знаю: жизнь такая, какой ее делают сами люди!..

11

Кибрит и Знаменский встречаются на лестнице Петровки, здороваются.

— Ну, отмылась от сажи?

— Не говори! До сих пор в горле першит. Как у тебя?

— Помаленьку.

Рядом возникает Томин:

— Привет! Паша, я тебе обзвонился!

— А что?

— Начала раскручиваться вот такая, — поднимает большой палец, — криминальная история! Просто создана для нас с тобой! И Зинаиду примем, если попросит.

— Еще куча работы с пожаром, — говорит Знаменский.

— Паша, не будет тебе прощения, если откажешься!

— Ладно, созвонимся.

Знаменский направляется к себе для последней беседы с Гуторской, утерявшей ныне всю свою заносчивость.

— Стольникова созналась — очередь за мной. Этого вы ждете. И видите во мне главную преступницу! — обреченно говорит она.

— Ангелом я вас не считаю.

— Не могу найти слов… и, очевидно, бесполезно… но я невиновна! Ни в пожаре, ни в недостаче! Клянусь вам!

— Чем? — вдруг заинтересовывается Пал Палыч.

— Что?

— Чем клянетесь?

— Чем угодно!

— «Чем угодно»… Не впечатляет, — непонятно для Гуторской хмыкает Пал Палыч.

— Я знала, что не поверите!

— Как раз верю. Подозрение в поджоге с вас снято. Известно также, что в хищениях вы участия не принимали. Стольникова решительно все берет на себя.

— Дуся… спасибо ей!.. — вырывается у Гуторской теплая нота.

— Но переброски между базами не были для вас тайной. Как же назвать вашу позицию?

— Я не вмешивалась… не хотела связываться… К Дусе поступал дефицит, на мою половину — что попроще…

— И жили со спокойной душой! Не люблю читать мораль, Евгения Антоновна, но вам скажу. Наверно, каждое второе преступление было бы невозможно — просто невозможно! — без таких вот людей, которые «не желают связываться»!.. А еще на вашей совести Стольникова. Удивляетесь? Ведь вы умная, волевая женщина. Вы имели на нее влияние. Но презирали — за легкомыслие, небогатый интеллект, за этого Костю. На ваших глазах Уварова втягивала ее в махинации! Пытались вы бороться, спасти?.. — Секунду-другую ждет ответа и подытоживает: — Нет, умыли руки!