Пожар на Хайгейт-райз

– Ничего страшного. – Шарлотта с трудом сдержала улыбку, подпадая под ее настроение. – В талии будут как раз, но вот в груди точно окажутся слишком свободными.

– Врешь ты все! – выстрелила в ответ Эмили. – Они будут мешком сидеть на талии, так что я буду все время наступать на подол юбки… Вот и отлично. Пойду переоденусь, а ты пока приготовь чай. Грейси с собой возьмем? Эта поездка вряд ли будет для нее приятной.

– Возьмите меня с собой, мэм! Пожалуйста! – настойчиво попросила Грейси. – Я ж помочь могу! Я ж этих людёв лучшее понимаю!

– Несомненно, – быстро сказала Шарлотта. – Если уж ты так хочешь. Но ты должна все время держаться рядом с нами. Если не будешь, кто поручится за твою безопасность? Там с тобой все что угодно может случиться.

– Да-а, я буду рядом, мэм, – пообещала Грейси с таким серьезным выражением личика, словно приносила торжественную клятву. – И я буду глядеть и слушать. Мне иной раз сразу понятно, когда люди брешут.

Полчаса спустя они выехали во второй карете Эмили и направились в Майл-Энд с целью выяснить имя владельца того жилого дома, куда в последний раз ездила Клеменси Шоу. Первым делом они намеревались найти сборщика квартирной платы и узнать у него, для кого он выполняет эту гнусную обязанность.

Шарлотта записала себе для памяти точное местоположение этого дома. И тем не менее им потребовалось некоторое время, чтобы его найти; улицы здесь были узкие, требовалась большая осторожность и умение, чтобы пробраться сквозь нагромождения тачек уличных торговцев, тележек с подержанной одеждой, разносчиками, фургонами с овощами и толпами покупателей, продавцами и попрошайками. Все проезды выглядели почти одинаково: тротуары здесь были узкие, по ним мог пройти только один человек, а мостовые, часто с открытыми канавами по обеим сторонам, извивались самым причудливым образом и были заполнены скопившимися за ночь отбросами и нечистотами; далеко выступающие наружу эркеры и балкончики нависали над улицей, и некоторые подходили так близко друг к другу, что закрывали большую часть дневного света. Вполне можно было себе представить, как люди, проживающие на верхних этажах, пожимают друг другу руки через улицу, если, конечно, высунутся достаточно далеко и вообще желают это проделать.

Деревянные строения стояли перекошенные, особенно в тех местах, где дерево сгнило и вывалилось, штукатурка давно потемнела и была испятнана следами протечек, кое-где сохранились древние орнаменты, наполовину обвалившиеся узоры или надписи.

В дверях стояли люди, темные силуэты, сгрудившиеся вместе, на их лица лишь иногда падал луч света, когда кто-нибудь сдвигался с места.

Эмили протянула руку и нащупала ладонь Джека. Увиденное угнетало – надо всей этой округой словно повисли бесконечное отчаяние и несчастье, и это ее пугало. Она еще никогда не ощущала себя столь чужой, как сейчас в этом месте. Так много людей! Вон за каретой бежит ребенок, нищий. Он не старше ее собственного сына, который сейчас сидит дома в своей комнате для занятий, сражается с таблицей умножения, стараясь заучить ее наизусть, и с нетерпением ждет ланча, несмотря на то что там его ждет рисовый пудинг, который он терпеть не может. А потом он освободится и сможет играть.

Джек извлек из кармана монету и бросил ее мальчишке. Тот нырком бросился за ней, чуть не попал под колеса кареты, и Эмили на один страшный момент подумала, что его сейчас раздавит. Но мгновение спустя он возник снова, радостный и торжествующий, зажав монету в грязной ручонке и пробуя ее на зуб, чтобы убедиться, что это действительно металл, а не какая-нибудь подделка.

Не прошло и пары секунд, как вокруг собралась целая группа таких же уличных мальчишек; они что-то кричали, протягивали к ним ручонки, дрались, отпихивая друг друга, чтобы первыми добраться до кареты. Потом появились мужчины. Раздались свистки, насмешки, угрозы. Толпа все плотнее собиралась вокруг экипажа, и вскоре лошади уже едва могли продвигаться вперед, а кучер опасался их понукать, чтобы, не дай бог, не раздавить кого-то из этой орущей, извивающейся, толкающейся массы человеческих тел.

– Боже мой! – Джек побледнел, внезапно осознав, что он наделал, и судорожно зашарил по карманам в поисках монет.

Эмили была ужасно напугана. Она сгорбилась, сжалась на сиденье и прижалась к боку мужа. Ей казалось, что отовсюду к ней тянутся чьи-то руки, хватаются за нее, и лица у них искажены от ненависти и голода.

Грейси плотно завернулась в шаль и сидела неподвижно, как замороженная, с широко раскрытыми глазами.

Шарлотта не представляла себе, что собирался теперь делать Джек, чтобы как-то исправить положение, но опустошила собственный кошелек, добавив к его монетам несколько своих. Он взял их без колебаний и, открыв окно, швырнул их как можно дальше от кареты.

Толпа немедленно распалась и бросилась туда, куда упали монеты. Кучер пустил лошадей вскачь, и они вылетели из толпы, гремя подковами по мостовой. Колеса с хлюпаньем катились по мокрой грязи.

Джек откинулся на спинку сиденья, все еще бледный, но на губах уже появилось подобие улыбки.