Пожар на Хайгейт-райз

– У него не было бы для этого никаких оснований, – заявила Веспасия с ледяной улыбкой, глядя на них прямо в упор. – Я приехала исключительно из уважения к Клеменси Шоу. Это была прекрасная женщина – и мужественная, и совестливая, – а это достаточно редкое сочетание. Я очень опечалена, что ее больше нет.

Селеста не могла найти нужных слов для достойного ответа. Она не знала о Клеменси ничего такого, что заслуживало столь высокой похвалы.

– Ох! – воскликнула Анжелина и сжала свой платочек еще крепче, потом вытерла слезинку, скатившуюся по ее розовой щечке. – Бедная Клеменси! – прошептала она едва слышно.

Веспасия не стала задерживаться и выслушивать дальнейшие банальности, которые могли лишь причинить боль, и проследовала в столовую. Сомерсет Карлайл, следовавший сразу за нею, был настолько привычен к тому, чтобы мягко и спокойно разговаривать с людьми, не умеющими ясно выражать свои мысли, что без труда пробормотал что-то успокаивающее, хотя и бессмысленное, и проследовал дальше.

В столовой уже собралось человек тридцать. Шарлотта узнала некоторых, она встречалась с ними раньше во время своих коротких визитов к Уорлингэмам; об остальных она догадалась по описаниям Томаса, как уже с нею было в церкви.

Она посмотрела на стол, притворяясь, что пребывает в полном восхищении, и тут в столовую вошли Кэролайн и бабушка. Последняя бросала по сторонам злобные взгляды и так крутила перед собой своей тростью, что подвергала серьезной опасности всех оказавшихся поблизости. Она отнюдь не стремилась заполучить Шарлотту и держать ее рядом, но злилась, что ее оставили позади. Это, как она считала, было явным неуважением по отношению к ней.

Столовая была огромная и красиво оформленная, с большими окнами в обрамлении изысканно украшенных портьер, с камином темного мрамора, дубовым буфетом и сервировочным столиком и шкафом для посуды с выставленным в нем на всеобщее обозрение чайным сервизом «Краун-Дерби» XVIII века – сплошь красное, синее и золотое.

Обеденный стол был оформлен весьма изысканно: весь хрусталь с фамильными гербами, выгравированными на стенке каждого бокала, столовое серебро было так отполировано, что отражало все лучи света от канделябров, и было также украшено гербами и монограммами в виде готического «У», а скатерть и салфетки отделаны вышивкой белым шелком – та же монограмма и тот же герб. Сервировочные блюда были минтоновского фарфора; Шарлотта помнила этот узор – знала его по давним рассказам матери, когда еще посещала подобные приемы, на которых знания подобного рода необходимо было иметь каждой заневестившейся девушке из благородного семейства.

– Они никогда не выставляли все это в ее честь, пока она была жива, – сказал Шоу, оказавшийся рядом. – Но в те времена, слава богу, к нам никогда не являлось на обед все соседское общество, особенно все разом.

– Это иногда помогает, чтобы хоть на время забыть о своем горе – когда чем-то себя займешь, – тихонько ответила ему Шарлотта. – Даже, может быть, если немного переборщить. Не всем удается справиться со своими бедами одним и тем же способом.

– Какое у вас все же благостное к этому отношение, – мрачно сказал он. – Если бы я не был уже с вами знаком и не был уверен в вашей полной искренности, то вполне мог бы заподозрить вас в ханжестве.

– И это было бы несправедливо по отношению ко мне, – быстро сказала Шарлотта. – Я сказала именно то, что хотела сказать. Если бы мне захотелось высказать какие-то критические замечания, я вполне могла бы найти здесь немало вещей, заслуживающих критики, но сказанное мною к этому не относится.

– Ох! – Брови доктора взлетели вверх. – А что бы вы тогда выбрали? – Его глаза осветила слабая улыбка. – Если, конечно, вам захотелось высказать какие-то критические замечания?

– Если бы мне этого захотелось и если бы это продолжало вас интересовать, я бы, несомненно, вам это сообщила, – ответила Шарлотта без малейшего намека на мстительность. Потом, вспомнив, что именно он, а не кто-то другой, потерял самого близкого человека, и не желая его никак и ничем обижать, даже в самой малой степени, она наклонилась чуть ближе к нему и прошептала: – Платье Селесты ей тесно, его следовало бы немного распустить под мышками. Вон тому джентльмену – насколько я понимаю, это мистер Далгетти – не мешало бы подстричься, а у миссис Хэтч старые перчатки; видимо, именно поэтому она сняла одну и держит ее в руке.

Его улыбка появилась на губах немедленно, теплая и дружеская.

– Какая потрясающая наблюдательность! Вы этому научились, будучи замужем за офицером полиции, или это у вас природный дар?

– Думаю, это проистекает от моей женской сущности, – ответила Шарлотта. – Когда я еще не была замужем, то была так мало занята, что подобные наблюдения составляли для меня основную часть ежедневных занятий. Это более интересно, нежели вышивка или рисование скверных акварелей.