Пожарный

Я отступил назад, и когда начал уводить нас с танцпола, она слегка притормозила.

— Куда мы идём?

Я снова притянул её ближе, чтобы люди вокруг нас не могли услышать меня.

— Возвращаемся ко мне. Ты встанешь на четвереньки, раздвинешь свои мягкие бедра, и я буду трахать тебя до тех пор, пока не сможешь даже думать. Есть какие-то возражения?

Боже, я почти чувствовал чувствовал запах её похоти.

— Нет, Элайджа, — прошептала она.

— Хорошо. Пойдём.

Я начал раздеваться в ту же минуту, как завёл Мию в спальню. Скинул всю одежду в рекордно короткое время и выгнул бровь на всё ещё полностью одетую Мию.

— Снимай одежду, Мия.

Она уставилась на меня широко раскрытыми глазами. Мия ничего не говорила всю дорогу до моего дома, но то, как продолжала ёрзать на сиденье, пока я гладил её бедро, уверило меня, что она уже насквозь мокрая.

Обычно я бы раздел её сам, но в этот раз откинулся на кровати и пристально посмотрел на неё.

— Раздевайся.

Она потянулась к краю рубашки, и я добавил:

— Медленно.

Она покраснела, но медленно стянула рубашку через голову и бросила её на пол. Её тёмные волосы были распущены, и я наблюдал, как они блестели на свету, когда она потянулась расстегнуть лифчик. Мия придержала его у груди на мгновение, прежде чем позволить ему скользнуть вниз, медленно обнажая эти прекрасные бледные округлости.

— Прикоснись к ним, — требовательно сказал я. Мой голос звучал хрипло, и я жадно наблюдал, как Мия обхватила свои сиськи и потёрла соски большими пальцами. — Хорошо ощущается, детка?

— Да, — простонала она. Она сжала их сильнее, и я застонал, когда она расстегнула джинсы и спустила их вниз по ногам. Она сбросила их и грациозно сняла носки, перед тем как встать передо мной. Только лоскуток шёлка отделял мой голодный взгляд от её киски.

— Ты влажная, Мия?

— Да.

Она чуть-чуть раздвинула ноги, и настала моя очередь застонать, когда я увидел растущее влажное пятно на её шёлковых трусиках. Её руки вернулись к груди, сжимая и поглаживая, и я с возрастающим возбуждением наблюдал, как она потягивает и пощипывает свои соски, пока они не стали твердыми и набухшими.

Я поднял глаза к её лицу и проследил за её взглядом к моей промежности. Стыд затопил меня, и я отдернул руку от члена. Я потирал и сжимал свой член, даже этого не осознавая.

— Не останавливайся, — попросила Мия. — Я хочу посмотреть.

— Нет. Ложись на кровать, Мия.

Она покачала головой и бросила на меня сексуальный и упрямый взгляд:

— Нет, я хочу посмотреть как ты трогаешь себя, Элайджа.

«Грязный мальчишка! Грешник!»

Ещё больше стыда переполнило меня, и мой член съежился.

— Я сказал «нет».

— Почему нет?

— Прекрати, Мия.

Она покачала головой, и, смущенный и злой, я повернулся на бок и уставился в стену:

— Знаешь что? Я устал. Сделаем это в другой раз.

— Ох, ну уж нет, чёрт возьми, — произнесла Мия.

Я напрягся, когда Мия забралась на кровать позади меня и прижалась тёплой грудью к моей спине. Несмотря на стыд и плохие воспоминания, мой член тут же снова затвердел.

— Почему каждый раз, когда начинаешь трогать себя, ты выглядишь так, как будто тебя сейчас стошнит? — спросила Мия.

— Я не хочу об этом говорить.

Её мягкие руки проследили шрамы на моей спине.

— Твои родители говорили тебе, что мастурбировать — это плохо?

Боже, она чересчур проницательна. Я продолжал молчать, когда она прижалась нежным поцелуем к моей спине, а её пальцы всё ещё обводили края зарубцевавшейся плоти на моей пояснице.

— Расскажи мне, из-за чего у тебя эти шрамы, Элайджа, — её голос был любящим, но настойчивым.

У меня скрутило живот, а член снова абсолютно вышел из игры, и я сказал:

— Я знал, что это было неправильно. Мне снова и снова твердили, что трогать себя — это грех, но мне было четырнадцать, и я ничего не мог с собой поделать. Я не хотел грешить, но я просто... не смог удержаться.

Боже, я звучал жалко, но Мия издала успокаивающий звук и еще теснее прижалась ко мне.

— Моя мать вошла в мою комнату. Ей следовало сначала постучать, таково было правило, но она... она не следовала ему. Когда увидела, чем я занимаюсь, то взбесилась. Я умолял её не говорить отцу, но она потащила меня вниз и заставила признаться ему. — Я попытался сделать вдох, но старый стыд и вина превратили воздух вокруг меня в густую вязкую массу.

— Мой отец заставил меня встать на колени, и затем... он снял свой ремень и бил меня, пока я не потерял сознание.

— Ох, Элайджа.

Голос Мии звучал близко к слезам.

— Когда я очнулся, то всё ещё лежал на полу и повсюду вокруг была кровь. Мои родители молились и называли меня грязным, грешником и блудником. Они заставили меня снова встать на колени и молиться о Божьем прощении, пока моя мать причитала и завывала, что я попаду в ад, а отец угрожал снова избить меня, если не буду молиться достаточно усердно. После той ночи я больше к себе не прикасался, пока мне не перевалило за двадцать. И даже тогда я чувствовал себя грязным, виноватым и отвратительным ещё несколько дней после этого. Я практически преодолел мысль, что секс — это грех, но мастурбировать... это... труднее избавиться от чувства вины.