Говорят, люди к старости делаются мягче. По Михаилу Павловичу что-то этого не заметно. Как сказал два года назад: «Павел, то, что ты собираешься сделать, — предательство!» — так и стоит на своем… Слишком уж строг он, Михаил Павлович Еремушкин. Строг и старомоден, вот что!
В детстве-то Павлик этого не понимал, все, что говорил и делал Еремушкин, казалось ему замечательным. Но теперь Павлик вырос, теперь-то он понял: жить так, как учил Михаил Павлович, невозможно.
Долг, честь, благородство!.. Глупости какие! Живи Павлик так, как учил Михаил Павлович, где бы он сейчас был? Работал бы в каком-нибудь захолустном театрике и получал сто рублей в месяц… А на сто рублей попробуй проживи, какой уж тут долг, какая честь… Все-таки Михаил Павлович — идеалист, не знает жизни.
Только бы, только бы Павлику с ним не встретиться. Потому что Михаил Павлович хоть и идеалист, а рука у него тяжелая, Павлик знает… Однажды, давно, они гуляли — Павлик, Кузя и Михаил Павлович. Кузя был еще совсем малышом, Павлик — тоже не очень взрослым, Еремушкин угощал их мороженым и рассказывал о поэте Пушкине. Дело было в городском саду. Михаил Павлович и Павлик настолько были увлечены разговором, что ничего вокруг не замечали, а Кузя, который по малолетству многого в разговоре не понимал, глазел по сторонам. Он-то и дернул Михаила Павловича за рукав:
— Деда, а там дяденька тетеньку бьет.
Так вот, с тех пор десять лет прошло, а Павлик все равно отлично помнит, что Михаил Павлович сделал с тем дяденькой.
Крутой человек Михаил Павлович! Кто его знает, что ему придет в голову, если он увидит, что Павлик все-таки явился. Между прочим, окно все не открывали, неужели мальчишка забыл?..
«Ерунда какая! — подумал Павлик. — Лезу, как воришка… Рассказать кому — не поверят!»
Он начинал мерзнуть. Постучать, что ли? Бесполезно, кто сейчас будет торчать в дальних коридорах?
…Но нет — только знаменитый стукнул в окно, как с той стороны кто-то подошел — и открыл!
— Спасибо! — поблагодарил Павлик, из-за клубов морозного пара еще не разглядев, кто это. Но потом-то клубы рассеялись…
— Михаил Павлович? — испуганно пробормотал знаменитый и поспешно шагнул назад.
В последний миг Михаил Павлович все-таки успел поймать его за воротник куртки.
СУП С КОТОМ
Знаменитый актер лежал поперек подоконника: голова тут, а ноги в «луноходах» — торчат над заснеженной улицей…
А Михаилу Павловичу, видно, казалось, что Павлик все еще падает… Он мертвой хваткой держал его за ворот, а в груди у него больно колотилось сердце. Последним, отчаянным рывком он втащил Павлика в помещение и побелел как мел.
Знаменитый встал на трясущихся ногах, оглянулся назад, в холодную пустоту, откуда его только что вытянули.
— Уйди с глаз! — приказал ему Еремушкин, и знаменитый Павлик, опустив голову, побрел по коридору…
А Михаил Павлович неверно шагнул от окна, прислонился к стене и замер, боясь расплескать горячую, черную боль слева, в груди.
— Михаил Павлович! — шепотом позвала Анька.
— Ничего, — сквозь зубы ответил он. — Давай-ка я маленько посижу с тобой рядышком…
Осторожно, по стенке, опустился он на пол рядом с Анькой и закрыл глаза.
— Только не умирайте, пожалуйста! — закричала Анька. — Я вас очень прошу! — и, обхватив Михаила Павловича за шею, заплакала.
— Ну и глупая ты у меня… — с трудом выговорил он. — Зачем же я буду умирать, вот выдумала…
Он открыл глаза и улыбнулся Аньке. И подумал: «Надо менять работу. А то, и вправду, помру однажды у них на глазах…»
Анька ревела уже в голос.
— Да не помру, не помру, — пообещал Михаил Павлович, прислушиваясь, как боль отпускает понемножку. — Подожду уж, пока ты вырастешь.
Анька стихла.
— А потом? — спросила она настороженно.
Михаил Павлович молчал. А что он мог ответить?
— Ну, потом… — вздохнул он печально. — Суп с котом!
И Анька снова отчаянно заревела.
— Не хочу! Не хочу! Не хочу! — твердила она. — Хочу, чтоб вы были всегда!
— Ну перестань, — попросил Еремушкин. — Ревушка… Прилично разве ходить мне в мокром пиджаке? Ладно, никогда не умру.
Они долго сидели рядышком в меловом кругу под краном: Михаил Павлович — приходя в себя, а Анька — уткнувшись носом ему в плечо и тихонько всхлипывая.
— Очень больно? — спросила она шепотом.
— Терпимо.
— А тукает?
Михаил Павлович расстегнул пиджак, прижал Анькину ладошку к груди.
— Тукает! — успокоилась Анька. — А когда оно болит, то это как?
— Коленки разбивала?
— Ну.
— И как?
— Сначала — очень больно. А потом — саднит только.
— Вот и у меня, — сказал Михаил Павлович, — саднит только…
НЕКОТОРЫЕ ПЕЧАЛЬНЫЕ ПОДРОБНОСТИ ИЗ ЖИЗНИ ЗМЕЯ ГОРЫНЫЧА
— Ну, а кровь? — спросят некоторые, не очень догадливые.
На это надо ответить:
— Ну а Вовка? Забыли вы разве про него?!
Вовка едва дохромал до переодевалки, плюхнулся на диван и, шипя от боли, закатал штанину.
— Здоровски! — сказал Балабанчик с восхищением и жалостью. — Кто тебя?
Вовка вкратце изложил.
— Как же ты теперь Горыныча играть будешь? — озаботился Васька. — Там вон сколько бегать и прыгать надо! А у тебя кровь все идет… Гляди, весь пол закапал!