Пожарный

И когда стрельба стихла, этот главный буйвол, Миллер, подтягивает штаны, как будто наелся блинов и бекона, и говорит нам, что он только что спас нам жизнь. Не дал начаться цепной реакции. И если бы не перестреляли всю камеру, тюремный блок превратился бы в ад. Остальные полицейские стояли вокруг ошеломленные, уставившись на ружья в руках, как будто не могли понять, что произошло.

Некоторым из нас раздали резиновые перчатки и заставили выносить тела. Я вызвался добровольно – просто чтобы глотнуть свежего воздуха. Я просидел в Брентвуде три или четыре месяца, и запах горелых волос и порохового дыма так и не выветрился из блока. А, что с той камерой? Ее снова набили. Никаких судов не было. Никаких процессов. Но копы продолжали арестовывать людей за мародерство и прочее, и их куда-то нужно было девать.

Нас кормили отварной солониной и лаймовым желе два месяца. Потом начались перебои. Однажды на обед дали консервированные персики. Потом трое копов взломали торговый автомат и раздали нам шоколадки. Как-то восемь дней ели только рис. Потом объявили, что отменяются завтраки. Я уже стал подумывать, что так и помру в Брентвуде, – рано или поздно отменят обед. А однажды копы вообще не пришли в наш корпус.

Гил говорил скрипуче – словно кто-то правил нож на кожаном ремне. Харпер, не спрашивая разрешения, прошла в кухоньку, нашла чашку и налила воды из-под крана. Отнесла чашку Гилберту – он посмотрел в ответ удивленно и благодарно. Воду он выпил в три глотка.

Покончив с водой, Гил облизнул губы и продолжил:

– Вот я и говорю. Были копы вполне нормальные. Взять хоть Девона. Такой худенький. Большинство за спиной называли его педиком – может, и правда, но дело не в этом. Он никого не застрелил, а однажды принес нам две сумки пива. Сказал, у него день рождения, и он хочет отпраздновать. Он разлил нам по пластиковым стаканчикам теплое пиво и раздал кексы, и мы все пели «С днем рожденья». Такого замечательного дня рождения я и не припомню. Черствые кексики из супермаркета мы запивали пивом комнатной температуры. – Гил посмотрел на Бена и добавил: – Вот, в этой истории есть и хорошие копы.

Бен фыркнул.

Кэрол сказала:

– Всегда найдутся достойные люди в самых ужасных местах… и проявится тайный эгоизм в лучших.

Кажется, Кэрол бросила тайком взгляд на Харпер. Если так, хитрый взгляд пропал даром – в конце концов, не у Харпер спрятан в шкафу кофейный торт, пока остальные обитатели лагеря обходятся консервированной свеклой. Харпер подозревала, что в лагере иногда появляются какие-то припасы – со случайными вновь прибывшими. И вполне возможно, что лучшие куски оседают здесь, как знак любезности от Бена и дозорных: чтобы помочь матери Кэрол поддерживать силы в годину испытаний.

– Да, и Девон не только этим нам запомнился. В конце он устроил еще кое-что – не просто раздал стаканчики с теплым пойлом. Через минуту расскажу.

Раствор между цементными блоками в стене крошился. Ну, не так, чтобы можно было расковырять и сбежать – и десяти тысяч лет не хватило бы, – но если потереть, на пальцах оставался белый осадок. Мазз выяснил, что если смешать его со слюной, получается белая паста. Ее он использовал, чтобы замазывать драконью чешую, когда она у него появилась; и я ею мазался. Два черных парня в нашей камере, когда у них появилась чешуя, расцарапали сами себя и заявили, что подрались. Коп бросил им бинты, ими парни и прикрыли полоски. К концу недели у всех в нашей камере была драконья чешуя, и все как-то ее прятали. Понимаете, все боялись, что Миллер с подручными перестреляет еще одну камеру.

То же самое происходило повсюду. Не знаю, все ли в корпусе заболели к январю, но, думаю, к Новому году больных было больше, чем здоровых. Кто-то скрывал чешую удачно, кто-то нет. Копы в конце концов прознали. Это стало ясно, когда они начали приносить еду в резиновых перчатках по локоть и в шлемах – если вдруг кто решит в них плюнуть. У них были такие перепуганные рожи за пластиковыми забралами.