Пожарный

Однажды утром Сара отправилась в Портсмут за новостями и продуктами. Она могла ходить по магазинам, потому что не была больна. Вернулась с сестрами Нейборс. Через пару дней пришла Норма Хилд – сама. Она работала летом в кафетерии и решила, что еду безопаснее искать здесь, чем в супермаркете. Так возник отряд Тома.

Через несколько дней после того, как в лагерь пришла Норма, из Дома Черной звезды выпорхнула Кэрол – совершенно дикая, невменяемая от ужаса. Она нашла Сару и закричала, что началось. Позвала за собой. Сказала, что Том и Ник светятся – что вот-вот их охватит пламя.

Мы бежали так, что Кэрол осталась далеко позади. Нас гнали боль и ужас. Вы не представляете, что значит спешить туда, куда совсем не хочешь. Как будто бежишь навстречу своей расстрельной команде. Я был уверен, что мы найдем обоих высохшими и почерневшими, а дом – в огне.

Сара первой ворвалась внутрь и остановилась так внезапно, что я налетел на нее и повалил. Алли бежала сразу позади и споткнулась о нас. И мы, рухнув на пол, увидели их.

Посудомоечная машина в том доме, наверное, старше вас, Харпер. Она проработала три десятка лет и при включении начинала грохотать и трястись. И ритм, конечно, как в старой песне «Вули Булли» – знаете? Том сидел, прижавшись спиной к машине, Ник – у него на коленях, и весь этот бумц-бумц «Вули Булли» принизывал обоих насквозь. Том сплел пальцы с пальцами Ника и напевал, и оба сияли. Рукава у Тома были закатаны, открывая чешую на предплечьях, и она светилась, как картина, написанная фосфоресцирующими красками.

И его вовсе не беспокоило, что мы рухнули в дверях, как Кистонские копы из немой комедии. Том Стори весело посмотрел на нас и продолжил петь. Сара воскликнула: «Папа, господи, что с тобой?»

А он ответил: «Сам не пойму, но, кажется, драконьей чешуе нравится Сэм-зе-Шэм. Давайте, пойте с нами – посмотрим, может, и вам понравится».

Когда в дверях появилась Кэрол, мы уже сидели вокруг разболтанной посудомойки, пели гаражный рок и светились, как иллюминация. Когда драконья чешуя начала разогреваться и светить, стало ясно, что все в порядке. Что мы не сгорим. Ну, вы знаете, каково это – войти в Свет.

Мы пели, пока посудомойка не отключилась, и тогда драконья чешуя начала остывать и тускнеть. Мы все были под кайфом. Я не мог вспомнить, с какой из дочерей Тома встречаюсь, и поцеловал обеих. Сару это насмешило. Алли пересчитывала пальцы на ногах – забыла, сколько их. Наверное, со стороны казалось, что мы спеклись. Спеклись! Правда забавно? Ну правда же? А, ладно.

Вечером мы собрали всех в церкви. Сара села к органу, а Кэрол настроила гавайскую гитару, они играли Саймона и Гарфункеля, потом Битлов, и мы сверкали, как искры от костра. Голоса были дымные и сладкие. Я никогда не был так пьян и так счастлив. Я чувствовал, что избавляюсь от себя, будто ставлю на землю тяжеленный чемодан, который больше не нужно тащить. Наверное, так ощущает себя пчела. Не индивидом, а гудящей нотой в целом мире идеальной, полезной музыки.

Когда мы допели, Том обратился к нам. Это казалось правильным. Он говорил нам то, что мы знали, но хотели услышать. Он сказал, что мы должны быть благодарны за каждую минуту, что проводим вместе, и я знал, что это правда. Он сказал, что благословение – чувствовать любовь и счастье друг друга своей кожей, и я сказал «аминь», и за мной – все остальные. Он сказал, что в самые темные моменты истории доброта была единственным светом, который помогал найти путь к спасению, – и я заплакал от его слов. Я и сейчас, вспоминая, готов заплакать. Легко отказаться от религии из-за ее кровожадности, жестокости, стадности. Я сам это сделал. Но здесь всех объединяет не религия, а человек. В основе своей любая вера учит общей благопристойности. Это разные учебники для одного класса. Разве они все не учат, что делать что-то для других приятнее, чем для себя? Что счастье другого не уменьшает твоего счастья?

Не сияла только Сара, потому что у Сары не было драконьей чешуи. Но она понимала, как и все, что мы чего-то достигли. Что мы нашли действующее лекарство. И не нужна ложечка сахара, чтобы его проглотить. Сахар и был лекарством. Сара пела с нами, смотрела, как мы заводимся, и думала о своем. Я был с ней уже достаточно долго и должен был сообразить, что она задумала. На что решилась.

Но я не видел, потому что все время был навеселе. Не от выпивки, конечно. Навеселе от буйства света и удовольствия, которое затапливало меня, когда мы пели вместе. Алли начала по ночам выходить в маске Капитана Америки, проведывала друзей, тех, кого знала со школы. Если находила больных с чешуей, агитировала их быть вместе с семьей. Рассказывала, что есть возможность выжить. Что инфекция – не смертный приговор. Каждую неделю приходило по десятку новых людей.