Пожароопасный период

И думы постепенно уносят меня к другим берегам, к Москве, откуда, как из-под бомбежки, сбежал, кинулся в скорый транссибирский экспресс, двое суток валялся на жаркой полке вагона – читать не читалось, устал итак от книг, от зачетов, переэкзаменовки. Хотелось поскорей домой, к родным березам. А приехал, только и пробыл три дня в уравновешенном настроении, пока встречался с родней, ходил по старым стежкам-дорожкам. А дальше? Дальше – вдруг снова затосковал, будто и не здесь вырос, не здесь бегал с дружками по травяным полянам, слушал жаворонков, потом уж, подрастая, ходил с косой в поле, тянулся к взрослому делу. Потом топал вместе с ровесниками к околице села, к автобусу, который повез нас в военкомат, а там – на службу.

Да и где они теперь, дружки мои деревенские? Разбрелись по белу свету, разъехались. Что же такое с нами сделалось? С поколением моим, с ровесниками? Куда рвемся, куда бежим от родных подворий, полей? Вернемся ли?

И я опять уехал. Прости-прощай.

Резкий звонок телефона бросает меня к аппарату.

– Да-да, почему бы не принять информацию! Так, записываю.отличился на косовице трав агрегат Кузьмина Игнатия. за день двести шестьдесят гектаров. Сколько, сколько? Двести. Тремя косилками?

Что за чертовщина?

Голос в. трубке глухой, ватный, как из подземелья. Надувательство или действительно рекорд? Неслыханный, космический!

Вдруг слышу такое же ватное бурчание за дверью, «в письмах», как принято называть отдел писем. Толкаю дверь ногой. Михаил Петрович с отдутой щекой бубнит в трубку телефона. о двухстах шестидесяти гектарах. Увидев меня, хохочет, выталкивая из-за щеки комок бумаги.

– Шутите, столоначальник! – я тоже смеюсь. – Но надо хоть приблизительно знать норму выработки на агрегат.

– На ней и погорел! Не-е, не сельхозник я. А знаешь, нас однажды так вот купили. Позвонил какой-то шутник, назвался бригадиром из Караульного, перечислил фамилии «лучших» механизаторов. Тиснули заметку. Было потом делов. Все, как один, оказались покойниками.

После обеда в отдел писем принесли стихи. И Михаил Петрович потрясал тетрадным листком: во! Черные глаза его лукаво сверкали. Я пригляделся: розочки, колокольчики на листке, а посредине – не то дредноут, не то броненосец с дымной трубой, И кольца дыма яростно завивались в витиеватый заголовок: «Всегда на страже!».

– Знакомься, Володя! Вот наш поэт Дмитрий Дворцов-Майский.

В кресле для посетителей сидел – лет за пятьдесят – плечистый мужик в парадном железнодорожном кителе с нашивками. Лицо непроницаемое, значительное. Мужик привстал, потряс мне руку, чуть не вывернув ее из плеча.

– Дмитрий! – начал Михаил Петрович почти торжественно. – На этот раз у тебя лучше получилось. Вот и дым парохода загибается круче, значит, идет на скорости, в боевом походе. И звезда на борту. Хорошо. Вот над текстом поработал мало.

Глаза мужика недобро сверкнули:

– Целый месяц думал.

– Ну что месяц. Вот смотри, как раньше было, так и сейчас: «Корабль мирный, флаг советский, стою надежно у руля». Никаких изменений.

Дворцов-Майский вскочил, ткнул крючковатым пальцем в листок:

– Раньше было: стою у верного руля! А теперь – стою надежно! Политическая подкладка стала злободневной, разве не понятно? Зря придираешься, Петрович, не чувствуешь момента. Да вот, – встрепенулся Дворцов-Майский, – Исаковский, например, написал – «он три державы покорил». Покорил? Все поют и не понимают: наш солдат не покорял никого, а освобождал. Ос-во-бож-дал! Я уж куда только с поправкой не обращался – и в Верховный Совет, и в Большую Советскую Энциклопедию. Поют!

Михаил Петрович подмигнул мне.

– Ну а другие стихи у вас есть, Дмитрий?

Дворцов-Майский с надеждой посмотрел на меня, но, смерив взглядом, вяло махнул рукой.

– Если на ответственную тему не пропускаете, то что говорить о второстепенной. Но тоже, понимаете, жизненной!

– Обижаешь, Дмитрий! – широко развел руки Михаил Петрович.

– Вот проблема, слушайте оба: давно пора отменить в городе автобусных кондукторов. Ведь пока достанешь мелочь в этой толкучке, все карманы порвешь. А сколько бумаги идет на билеты? По всей стране – тонны! В баню тоже надо отменить билеты.

– Слушай, Дмитрий, оставь пока билеты! У меня идея: из стихов можно песню сделать, – Михаил Петрович опять потряс листком с кораблем и розочками, встал, выпрямил спину, выпятил грудь, – попробуем на мотив «Штурмовать далеко море». Становись поближе, Дмитрий. Ну…

Мы едим котлеты-клецки,
Никого – живем! – не зля.
Корабль мирный, флаг советский,
Стоим надежно у руля.

Михаил Петрович пел с дурашливым достоинством, подбоченясь и высоко вскинув голову. Он сразу взял верный тон, повел ровно, хорошо. Дворцов-Майский же поначалу замешкался, оплошал, но в конце обрадовался и дал петуха.

Я схватился за живот и ушел хохотать в сельхозотдел, где сегодня пусто – хозяин его Женя Костоломов где-то не то в командировке, не то недогулял с прошедшего воскресенья.