Пожарский-3

ОБИДНО, ДА

Эта эмоция была основной, обуревающей Экскалибур уже который день. А сегодня стало обидно вдвойне! Нет, вдесятеро!!! Мало того, что после полученных увечий никто не отпустил его на восстановление в родное, милое его сердцу озеро. И что с того, что в минуту гнева и отчаяния Экскалибур обзывал озеро вонючей бадьёй для головастиков, а деву-хранительницу — старой Тортиллой? Это же был аффективный выплеск, и нечего цепляться!..

Потом этот фарс с камнем! Это же уму непостижимо! Вот так взять и запихать настоящий магический меч прямо в камень! Ладно хоть в ножнах. Хотя каменная плоть даже и сквозь ножны так с боков давит — не вариант ещё, что самостоятельно из этаких тисков выберешься!

А когда начал объяснять им, как они — все они — неправы, ещё и ремешками ножны перевязали. Двумя! Так что свое мнение сделалось решительно невозможно высказать вслух. Водили вокруг мертвяка с привязанной полотенцем девкой. Это что за идиотские фокусы?

И, главное, так и не развязали ремешки после всего! И даже в дом не занесли! Так и остался Экскалибур, как сказал этот дурак: «Зримым символом силы, мощи и неколебилости альвийской Короны».

Тьфу.

А самое-пресамое обидное, что старая ведьма, проходя мимо, едва глазом скользнула и этак презрительно:

— Толку теперь с него? Железка глупая.

— Остаётся вариант призвать Дюрандаля, — тут же почтительно подсказал советник.

— Это значит — призвать вместе с ним и лягушатников, — презрительно скривилась дама, — и признать, что мы в одиночку не справляемся, — она занесла через порог ногу и обернулась на своего спутника: — Кроме того, это означает, что с франками придётся ещё и делиться!

И на него уже никто не смотрел. Никто! Словно он и вправду не волшебный меч, а обломок от какой-нибудь мотыги!

— Зато Дюрандаль благороден и не склонен к глупым импульсивным поступкам, — возразил спутник, и они вошли в дом, прикрыв за собой дверь и тем самым оборвав поток информации.

И остался Экскалибур в камне торчать, в русском сугробе. Сиротинушка-а-а…

ОЧЕНЬ ТАЛАНТЛИВЫЙ МАЛЬЧИК

Теперь Фарид чувствовал себя в вотчине князя Пожарского почти своим. Прошли первые дни растерянности и одиночества, когда он выходил из своей комнаты почти исключительно для того, чтобы присоединиться к разношёрстной компании за столом у князя. Чем дальше, тем больше перс вливался в странную и непривычную жизнь Пожарского окружения. Теперь он понимал, что непривычна она не только для него, хуже того — грядут куда более тяжёлые времена, но люди не бродят с выпученными глазами, стекленея от ужаса, а каждый старается организовать жизнь (свою и общую) лучшим образом, по мере своих сил.

Он всё-таки стал помогать в больнице, и глядя на нескончаемый поток осунувшихся от голода людей, особенно детей, невольно стыдился своих обширных пропорций. Он стал меньше есть. Правда, Фариду всё казалось, что он объедает кого-то из этих несчастных. Непроизвольный пост пошёл ему на пользу, ушла рыхлость, тело подтянулось. Пожалуй, в последнем немаловажную роль сыграли тренировки с Болеславом.

И, конечно, Фарид регулярно звонил главному управителю учебных заведений, Надиру ар-Умар ибн Фуад ибн Шафи Хакиму, чтобы отчитаться, что продолжает выполнять задание и помогать князю Пожарскому всеми возможными способами.

27. ЧУЖАЯ ВЛАСТЬ НА ТВОЕЙ ЗЕМЛЕ

ВОТ И ДОЖДАЛИСЬ…

Микула

Невесёлые мысли о скудном урожае не оставляли Микулу ни на день. Он всё-таки собрался и поехал в город. Промыкался в столице неделю, чтобы убедиться: не соврал Ермол ни единым словом. Работы в городе не было, а цены ломили уже не втрое против прежнего, а всемеро-ввосьмеро, и с каждым днём товаров на прилавках становилось всё меньше, а стоили они всё дороже. Город стал мусорным, грязным, и множество неприглядных личностей жались к подозрительным дворам и серым подворотням норовя при малейшем подозрении на опасность крыться в их неопрятном сумраке.

На базаре снова толковали про разбойников, уже не только караулящих беззащитных путников на дорогах, но и нападающих на деревни, чиня разор и смертоубийство. Страх за жену и детей погнал его домой, и здесь, в дороге, он совершенно случайно нашёл единственную свою подработку, шуганув троих (видимо, начинающих или отбившихся от шайки) татей, которые уже порядком прибили мужика, в одиночку насмелившегося выбраться на тракт с возом картошки.

Обтерев руки от кровищи вяло ворочающихся вдоль обочины душегубцев, Микула поднял возницу, хотел было отряхнуть ему кафтан, да, зная свою силушку, побоялся совсем потроха отбить.

— Ты что ж, мил человек, один да с грузом? Неспокойно нынче на дорогах-то.

Тот, шало оглядываясь по сторонам, вцепился в Микулу:

— Братец! Пособи, будь добренький! Мне ить недалече совсем осталось, десяток кило́метров до сворота, да там столько же, к ночи будем.

— Чем же я тебе помогу? — удивился Микула.

— Сопроводи, другом будь! А я тебе картошки пару вёдер, а? — возница, видя сомнение в глазах Микулы, заторопился: — Куль! За день работы — отличная плата!