Пожарский 4 (СИ)

Куда делись реквизиционные бригады (или же мародёры), гружёные подводы которых стояли в запалённых дворах, никто спрашивать не захотел.

— Ваш светлость! — значительно более бодрым голосом спросил Первуха. — А что брать можно?

— Да что хотите! — щедро разрешил Горыныч, вернувшийся в нестрашный человеческий вид. — Хоть избы разбирайте, коли полагаете, что легче старые перебрать, чем новые рубить. Скарб, манатки, живность если какая не передохла — всё собирайте.

— У Ермола картошка в подполе оставалась, — сказал кто-то. — Много. Вытаскивать будем да на телеги воздвигать — поморозим.

— Э-э! — выпятил губу Змей. — Зачем лишнее таскать, а? Так перегрузим, из подвала в подвал. Показывай!

За следующие несколько часов Горыныч спустился практически во все подвалы, удивив мужиков ещё одной диковиной: портал, оказывается, можно не только на дорогу ставить, а где угодно. Князь-змей ещё и умудрялся окно перехода двигать, чтоб удобно было, иногда припасы из одного сусека в другой чуть не сами пересыпались, только подгребай! Это диво, так уж диво!

Тем временем остальные рассыпались по своим дворам. Микула направился проверить: живы ли оставленные в открытом хлеву овцы? На свежем снегу посреди двора обнаружилась свежая кровь. Микула чуть помедлил, прислушиваясь к звукам, и тут мимо него, распушив хвост, деловито прошагал кот. Микула счёл за должное предупредить говорящую животину:

— Осторожно, слышь, Матвей батькович! Кабы не зверь там притаился.

— Я тебя умоляю! — фыркнул кошак. — Страшнее меня во всей округе зверей нет, будь уверен.

И Микула почему-то стал. Уверен, да. И спокойно пошёл за Матвеем в хлев, где нашёлся десяток похудевших овец, прижимающихся к дальней стенке. Кормушка была выбрана дочиста.

— Живы! — обрадовался Микула.

Овцы тоже обрадовались и с бестолковыми воплями поковыляли к человеку. Забрал Микула и ульи, чему был несказанно рад, и кросна, и прочей всякой хозяйственной справы.

Загруженные мародёрами телеги перебирать не стали, решили уж на месте прошерстить, где чьё барахлишко. Да и вообще, вроде небогатое житьё, а рухляди у каждого скопилось…

— Зараз всё не перевезём, ваш светлость, — озабоченно подошёл к Кузьме Силантий, побаивающийся теперь Горыныча и на всякий случай величающий «младшего Пожарского» княжеским обращением. — Придётся возвращаться. Три хозяйства вовсе несобратых осталось, мужики-то в больничке ишшо. Да избы хотелось бы забрать, — и Силантий начал перечислять, тыча узловатым пальцем в разные стороны, какие избы вовсе новые, а какие ещё оченна крепкие и многие лета ещё простоят.

— Да уж не уговаривай, — усмехнулся Кузьма. — Надо — значит, придём.

— Тада и сена стога перекидаем, а, ваш светлость? — со скрытой надеждой загадал Силантий.

— И сено, — великодушно согласился Кузя. — Куда ж мы без сена-то!

Знал бы он, что этой фразой гораздо более, нежели всеми прочими, заслужит у мужиков репутацию человека мудрого и глубоко понимающего в крестьянском хозяйстве, меч бы сильно удивился.

* * *

Вернулся я от Муромских ближе к вечеру — пока встречи с нужными людьми организовывали да туда-сюда ездили, разговоры разговаривали — всё время. Я бы недельку-другую и подождать согласился, да Илья Ильич-старший, похоже, опасался, не пойду ли я на попятную с обещанием выступить союзно, и всё решил сделать одним днём.

Так что сперва — несколько ступеней переговоров с разными клановыми представителями. Постепенно дошли и до бояр. Наивно было бы думать, что по такому поводу соберётся целая Дума, но трое её представителей (Иван Михайлович Воротынский, Федор Мстиславский и Василий Голицын), изобразив величественную серьёзность, выслушивали старшего Муромца, излагавшего суть нашей (честно скажем) торговли. Слушали въедливо, но все по-разному.

Старый боярин Воротынский, родственник и ближайшая опора царя Василия Скопина-Шуйского, был озабочен только тем, чтоб трон новоявленного царя не шатался, и, в общем-то, одобрял новых союзников.

Фёдор Мстиславский (как я узнал из книги родов и кланов), был в чём-то подобным мне — последний представитель рода. Но, в отличие от моей ситуации, род его не обеднел, а напротив, сохранил и преумножил могущество настолько, что сейчас по степени влияния слово клана Мстиславских было одним из самых весомых в стране. Похоже, боярин и сам не прочь бы был сесть на царское место, но пока осторожничал.

Голицын показался мне самым скользким. Смотрел узкими щёлочками глаз, словно снедаемый бесконечными подозрениями, вопросы задавал с подковыркою.

Был бы я пацан двадцатилетний — выпотрошили бы меня и мехом внутрь вывернули. А так… Пришлось рядиться, обмениваться туманными обещаниями и завуалированными угрозами. Всем хотелось прийти к определённым результатам, и мы к ним пришли. Правда, господа бояре оказались несколько обескуражены тем, что получили чуть меньше, чем им хотелось бы, а отдали чуть больше.