Пожинатели плодов

Юрка засуетился, бросился перед ликами на колени, торопливо крестясь. И опять сработала в нем потаенная пружина — вовек ей не заржаветь. Он, нашарив в углу горенки мешок, принялся запихивать в него иконы.

— Мои… Имею право! Мое наследство! — бормотал он и, уложив иконы все до одной, закинул мешок на плечо и уже на пороге споткнулся и растянулся во весь мах.

Из незавязанного мешка выскользнула икона Богородицы, копия храмовой. Юрка, глядя на лик ее, тонко-тонко заскулил, до боли прижимая затылок к острому углу дверного косяка. Если б он умел плакать…

Видение отца Андрея

Из этой камеры был только один выход — это знали все, находящиеся здесь, и все они, шепча молитвы, плача или замыкаясь в себе, не теряли слабой надежды на иную участь.

Когда в камеру втолкнули нового смертника, к нему устремились жадные взоры. Отец Андрей не сразу узнал в топчущемся у дверей арестанте с осунувшимся черным лицом и обвисшими болезненно плечами младшего брата Аркадия; окликнул его, и брат, обрадованный, тяжело и неловко ковыляя, добрался до нар и упал на колени перед старшим Введенским.

— Братушка! Сподобил Господь перед смертью-то свидеться! — он, роняя слезы, пытался разбитыми, распухшими губами целовать отцу Андрею руки.

Тот, усадив его рядом, прижал к себе.

— Ты же с ними, Аркадий, вроде был? Как здесь-то очутился? — спросил, когда брат поуспокоился.

— Был. В прелесть впал. Помнишь, как небогато жили мы на приходе, чуть что — и от архиерея шишки. Денег, славы, пуще — воли возжелалось. А потом еще понял, что если с ними не рука в руку — пропал. Выжить хотел, робят поднять… Отпусти, брат, мне грехи, каюсь: лукавый прельстил!

Отец Андрей положил на горячий лоб брата ладонь, но в это время проскрежетал ключ в замке, и из-за отворившейся со скрипом железной двери раздался окрик:

— Введенский Андрей?! На выход!

Братья в последний раз обнялись.

— Все, конец? — прошептал Аркадий.

— Нет! — твердо ответил отец Андрей. — Это только начало другой жизни, вечной…

Лицо конвоира, невзрачного паренька в мешковатой гимнастерке, ведущего отца Андрея по длинному узкому коридору, а потом по склизким каменным ступеням в подвал, показалось священнику знакомым: жесткая хищная усмешка не сходила со скул с первым пушком. Введенский припомнил разгар зимы, стынущий на морозе храм и летящую навстречу кованую калитку, аза нею потешающегося парня…

— Идти, не оглядываться!

«Все они на одно лицо!» — вздохнул отец Андрей.

Впереди, освещенная тусклым светом лампочки из-под потолка, близилась глухая серая стена. Вдруг она раскололась надвое, и отец Андрей увидел…

…Воры с литовцами вламывались в Городок темной сентябрьской ночью. Укрывшийся еще накануне днем лазутчик отомкнул ворота передовому отряду. Сонная, в подпитии, стража погибла под ножами без единого звука.

В распахнутые ворота, чавкая копытами по подмерзающей грязи, влетела конница; пешцы, звякая оружием, устремились по улочкам спящего беззаботно города. В узких извивах не видно ни зги — лишь месяц окровавленным оком сумел выглянуть раз-другой в разрыве туч. Треща смолою, занялись факелы, и в разных концах города пыхнули пожары. В зловещих отблесках огня заметались, обуянные смертным ужасом, полуодетые жители. Стыли отчаянные крики, гасли последние стоны, лишь огонь трещал, разгораясь весело и неистово, выстреливая снопами искр; дерево трещало и под ударами ломившихся в клети лиходеев.

Нечая Щелкунова еле растолкал в постели старый слуга. После крепкой воеводской медовухи — седмицу беспробудно пить и сдохнуть можно — разламывалась голова, мутило нутро, и еще толком не прочухавшийся Нечай, накинув на плечи зипун, вышел на волю к калитке. Заслышав шум, он отомкнул засов, выглянул на улицу и нос к носу столкнулся с усатой озверелой рожей и едва уклонился от сверкнувшей молнией перед глазами сабли. Пудовым своим кулачищем звезданув в висок, Нечай свалил лихоимца замертво, бросился, скумекав, что худо дело, за секирой в дом… и от оглушающего удара по затылку сполз под ворота тяжелым кулем.

Опамятовался, когда уже и дом и подворье опряло пламя. Яркой рождественской свечой пылала церковь напротив.

Кто-то склонился к Нечаю, норовя пособить подняться — дочь в наброшенной поверх исподней рубахи шали.

— Живой, тятенька?

— Покуда…

Щелкунов ощупывал сгустки крови в волосах на затылке.

— Я-то схоронилась, когда вбежали они, — рассказывала дочь. — Холопьев наших каких побили, какие сами утекли. Давай по сундукам, по ларям шарить…

— Не послушались Галактиона, пропили город! — простонал Нечай. — Прощения просить да каяться б!

— Хозяин-батюшка, бегут сюда! — предупредил невесть откуда выкурнувший, весь в копоти, старый верный слуга.

Поблескивая саблями, к ним подбегали воры.

Нечай подобрал клинок возле валявшегося снопом, кулаком пришибленного литвина, крикнул дочери и слуге:

— Из города выбирайтесь, нет спасения тут! К Галактиону хоронитесь, авось келью не тронут! Прощения у него попросите!

Злобно скалясь, ватага набегала; Нечай приготовился защищаться…