Пожинатели плодов

Проснулся он после полудня: солнце вовсю плескало в окно лучи. На столе в горнице возвышался пузатый старинный самовар. Около него сидели зоотехник с замотанной шарфом шеей и, видно, тракторист в пропитанной мазутом спецовке .

— Товарищ писатель, с добрым утречком! Вернее уж с деньком! — заулыбался сморщенным личиком хозяин. — Мы вот тут со свояком чаи гоняем. Присоединяйтесь!

«Опоздал я, остыл чаек! — с сожалением подумал Саня, берясь за холодную чашку, но, глотнув из нее, принюхался. Да это брага деревенская или по-местному «гобешное»!

Мужики, потягивая из своих чашек, с хитрецою поглядывали на корреспондента. Едва опорожнил он чашку, нацедили из краника самовара ему другую.

— Ты молодец, Генаха! Ловко удумал! — похвалил зоотехника свояк: он был заметно навеселе. — Кто сюда зайдет, век не додует!

— Эх, «голова с заплаткою», до чего людей довел! — вздохнул в ответ зоотехник, заливаясь от похвалы чахлым румянцем. — Был я на днях на свадьбе у родни в городе, так в ресторане сто грамм на рыло только и наливали. А подкрашенную самогонку под столами гости из рук в руки передавали. В чайниках!

— Лучше не говори! — откликнулся сочувственно свояк.

Сане после бражки повеселело, захотелось ему пошутить:

— У меня тут, мужики, магнитофончик! — он щелкнул по пачке сигарет в нагрудном кармане. — Хоть и перестройка сейчас, и гласность, а…

«Самоварщики» разом замолкли, даже чашки с питьем от себя подальше отодвинули, лениво запозевывали.

Саня даже неловко стало от внезапной тишины, он решил, что мужики сейчас встанут и уйдут, и сам не рад был своей шутке, но Генаха-зоотехник, наконец, осторожно прокашлялся и завел нудным монотонным голоском заезженную «пластинку» о погодке, о грибках-ягодках. Свояк-тракторист кивал ему, поддакивал и не отводил сожалеющего взгляда от недопитой чашки.

Сане это скоро прискучило, и чтобы прервать пустую трепотню, ничего больше не пришло ему в зашумевшую от бражки голову, как взять да и расхвалить своего вчера обретенного героя. Мороковский-то, не чета некоторым, вот уж ничего не боится, и с ним таким не пропадете!

Генаха вздыхать о дождичках перестал разом; с усохшего личика его глянули пытливо живые, с лукавинкой, глазки:

— Ты бы это, товарищ писатель… — он выдув, не отрываясь, свою чашку, крякнул. — Ты выключи магнитофончик-то, дай сказать!

Помякав выброшенную демонстративно Саней на стол пустую пачку из-под сигарет, Генаха был удовлетворен и продолжил:

— Э, Мороковский твой, это не нашего поля ягода! Мы здесь родились, тут и помрем, а он взлетит еще ой-ой-ой! — зоотехник воздел вверх палец. — Вы сами, писаки, ему поможете, а уж он пылищи-то горстями в глаза насыплет, горазд!.. Спалил вот по весне брошеную деревню. Траву сухую на поле поджег и пожар на проделки ветра потом свалил… И хоть бы хны!

— Чего ты, Генаха, хочешь, — вздохнул свояк. — Ему наш старик-директор в рот смотрит, только бы до пенсии усидеть. Думаешь, писатель, чем твой Морок так занят, что тебя к нам сплавил?

— Пашет и сеет, руководит, — растерянно пожал плечами Саня.

— Во-во! На бабе чужой проценты нагоняет! — хохотнул, сально ухмыляясь, Генахин свояк.

И Генаха с застенчивой улыбочкой согласно кивнул:

— Проверять не надо!

У Сани от смущения пунцово запылали уши, поскольку, как ни крути, он был еще девственником. Парень попросился на улицу продышаться.

«Наговаривают! Потому что завидуют! И… боятся! А я вот сейчас проведаю Влад Владыча и докажу им!»

Хмельная брага вовсю торкала Сане в голову, подталкивала на подвиги, хотя бы во имя справедливости. И он, пошатываясь, побрел по улочке.

Сгустились сумерки, и — невелико село — но Саня заплутался. Пробираясь в заулках, обходя какие-то изгороди, он представлял себе то печальные и добрые глаза жены Мороковского, то разметавшихся во сне его сыновей.

Наконец, Саня уткнулся прямо в крылечко знакомого домика-гостинички, где обретался Мороковский. Заметив еще рядом и потрепанный «козлик», парень обрадованно протопал по ступенькам крыльца, на ощупь, выставив перед собой руки, миновал темный коридор, стремясь к полоске света, выбивающейся из-под неплотно прикрытой двери в комнату.

— Несет нелегкая кого-то! Ой, да я запереться забыл! — послышался тревожный голос Мороковского.

— Но какой ты голодный был, Вова! Прямо с порога — и в койку! — ответил ему насмешливо-игриво женский голос.

Саня толкнул дверь, и при свете ночника навстречу ему качнулся мускулистой глыбой в наспех надернутых трусах Владимир Владимирович. Позади него на смятой постели возлежала рыжеволосая дама. Выпростав большие упругие груди, она с усмешечкой блестящими зелеными глазами поглядывала на Саню; шевельнула, будто невзначай, рукой, и легкое одеяло, обнажив вихор ее темно-бурых волос, соскользнуло на пол.

Мороковский, пытаясь загородить собой бесстыдницу, угрюмо надвигался на Саню. Тот, пятясь назад, закричал запальчиво, в испуге, сорванным, как у молодого петушка, голоском:

— Я о вас писать собрался!.. Как вы можете? У вас же жена, которая вас любит, сыновья! И вы же… коммунист!

— Пошел вон, щенок!