Пожинатели плодов

Катька наведывалась — и наступал праздник! Июнь теплый, ласковый, еще без туч комарья, выманивал влюбленных из хижины. В светлых сумерках убредали они по берегу речки за окраину Городка. Валька разводил костер и, опьяневший и от вина и от близости Катьки, чего только не выделывал: и козлом через огонь скакал, и глотку драл истошно, и валил подружку на молодую травку.

Поздно ночью холодало, не спасал и жар дотлевающих углей костра. Валька с Катериной, прижимаясь друг к дружке, норовили побыстрее добраться до домишка и нырнуть в его уютное, пахнущее жилым, нутро.

— Люблю. Люблю!.. — еще долго, едва ли не до утра шептали Катькины губы…

Все бы добро бы да ладно, но запропала Катерина вскоре, в условленное время не приехала.

Сатюков заметался туда-сюда, надоумился, наконец, к подруге Катькиной Томке забежать.

— Ой, Катюшенька-то наша, беда-а! — раскатав накрашенные ярко губы, запричитала Томка. — В больницу попала!

— Чего случилось? — перепугался Валька.

— Сотрясение мозгов!

Томка, хныча, размазывала по нарумяненному лицу тушь с ресниц и со всклоченными неприбранными волосами становилась похожей на ведьму. Вальке не по себе стало, когда она, злобно скалясь, вдруг хихикнула, с ехидцей добавляя:

— В нужнике, говорят, с рундука пьяная гребнулась! И башкой об стенку! К тебе навострилась да, видать, не судьба!

Елки-палки! Сатюков побежал, сломя голову, в больницу, но на крыльце ее, переводя дух, опомнился, и страх напал. Как спросить, что говорить? Опять эти многозначительные, насмешливые, осуждающие взгляды… С Катькой-то, когда шли напару, их и не замечал, море по колено.

Озадаченный Валька, вжимая голову в плечи, принялся кружить возле здания больницы, и сразу любопытные пациенты стали плющить об стекла в окнах свои носы.

Оставался еще выход: «налить» глаза для храбрости. Сатюков то и сделал — чем и с кем в Городке проблемы не существовало. Нацепив для пущей маскировки солнцезащитные очки, он двинул отчаянно в приемный покой.

Столкнувшись там с молодым бородатым доктором, замямлил, с тихим ужасом ощущая, как из головы улетучивается спасительный хмель:

— Мне бы Катю…

— В первой палате — не раздумывая, ответил бородач, заступая Вальке путь и вызывающе-насмешливо щурясь. — Постельный режим, пускаем только близких родственников. Вы кто ей будете, молодой человек?

— Я… брат.

— Ну, проходи… брат! — ухмыльнулся доктор и уступил дорогу.

Койка, где возлежала Катька, стояла в самом дальнем углу большой палаты, и подойти к ней можно было лишь по узкому проходу, минуя стоящие с той и другой стороны койки с лежащими и сидящими на них, стрекочущими, как сороки, старухами.

Бабки, будто по команде, замолкли и вперились в Вальку любопытными едучими взглядами, и, если б не очки, Сатюков точно бы сгорел от стыда.

— Садись рядышком на табуретку, — Катька выпростала из-под одеяла руку и, улыбаясь, пожала Валькину ладонь теплыми крепкими пальцами. — Спасибо, что пришел. Я ждала… Это-то зачем нацепил? — она указала на очки. — Все равно тебя узнали. Хочешь, чтоб волки сыты и овцы целы? Так не бывает.

Валька вконец засмущался, сдернул, но опять поспешно надел эти проклятые очки. О чем-то бы надо в таком случае говорить — попроведать ведь больную приперся, да куда там! Бабули, вон, как уши навострили, язык у Вальки сразу к нёбу прирос. Парень промычал только невнятно.

— Ладно, иди! — опять понимающе улыбнулась Катька. — Наведайся попозже, скоро вставать разрешат. А это прочти… — она торопливо сунула Сатюкову свернутый вчетверо лист бумаги. — Думала я тут много, пока лежала. О нас с тобою…

Валька — едва с крыльца успел сбежать — письмо развернул:

«Ты не переживай, — писала Катя, — Я тебя понимаю, тебе трудно. Ты как между двух огней сейчас мечешься. С одной стороны — Городок, родители, а с другой — я. Не сердись на отца и мать, они желают тебе добра. Жаль, что не верят, что тебе будет со мной хорошо. Я б никогда не обидела их и словом.

Прожила на свете тридцать лет, а мало чего радостного видела. Жизнь меня поколотила изрядно, и, может, оттого я понимаю многое.

Так хочется жить по-человечески. Многим я кажусь несерьезной, пустой. Но кто бы знал, какая под внешней веселостью скрывается тоска! Жуткая…

Встретив тебя, я будто очнулась. Сначала боролись во мне два чувства. Думала: зачем мне он? Может, найдет свое счастье без меня? Но чем дальше, тем иначе я думаю. Наоборот, без меня будешь ли счастлив?! К черту разницу в годах! Когда я вспоминаю о тебе, у меня ужасно хорошо на душе. Дети? Это уж тем более не помеха.

Если будет нужно, я не боюсь никакой работы. На все меня хватит. Я могу горы свернуть, лишь бы быть нам с тобою вместе. Ты знаешь, у меня мечта появилась… Будет солнечный теплый день, и мы пойдем с тобою — помнишь? — в Лопотово, на монастырские развалины. Это будет у нас самый счастливый день в жизни, вот увидишь. Мне этот день даже снится. И никого во всем мире вокруг, кроме тебя и меня…