Пожинатели плодов

Алешка-художник!

Не признался бы сам, так и не узнать бы его. Все бегал в затрапезном куцем пиджачишке, а тут — при фирменном «прикиде», вдобавок — башка обрита: волосенки чуть заметным ежиком топорщатся вместо пышных кудрей до плеч. Борода лишь прежняя, помелом, осталась.

Узнав про колыхаловскую нужду-печаль, Алешка тут же выдал неожиданное предложение:

— А иди-ка опять сторожишком пока. Место подскажу. При церкви. Я и сам там фрески под куполами подмалевываю. Не то чтоб халтура, нет, картинки мои теперь за «бугор» свободно идут, и не трясись, что как тунеядца на БАМ отправят. Для души стараюсь…

Саня сначала оторопел, потом возмутился было, но… покорно поплелся за художником следом, попутно косясь на толпу перед зданием «биржи труда». Он побаивался разговаривать с настоящим живым попом, не ведал с какого боку подойти, но это не понадобилось. Из домика возле храма выглянул пожилой мужичок — староста, спросил у Алешки про Колыхалова: «Человек надежный?», и после утвердительного кивка одним безработным стало меньше.

Служебные обязанности Сани были все те же: после того, как бабуля-смотрительница закроет храм на замок, ходи себе с колотухой под стенами и поглядывай, чтоб какой-нибудь злоумышленник-безбожник через металлическую сетку, натянутую на столбах вместо ограды, не сиганул, да поеживайся, памятуя, что под ногами древний погост.

Ранним утром вслед за той же смотрительницей Колыхалов заходил в храм и робко топтался в притворе, с любопытством разглядывая все и чувствуя себя, как в музее на экскурсии.

Лоб не умел тогда толком перекрестить, а минуло времечко, и теперь сам удивлялся, что бы без церкви и делал… Саня готовился к посвящению во диаконы, и накануне надо же — так родной сынок подкузьмил.

2. Лишний рот

Памятнику кто-то в последние времена подсоблял разваливаться. Исподтишка, но настойчиво. Расседались все глубже трещины на постаменте, швы между составными частями скульптуры тоже все больше расходились, будто злоумышленники расковыривали их монтажкой.

Памятник стоял в глубине разросшегося одичавшего сада, березки и тополя, ели и сосны заслоняли его от людских глаз. Только раз в году, весною, когда на ветвях деревьев лопались первые почки, народ сходился сюда на митинг, возлагал к подножию простенькие венки с бумажными цветами. И до следующего мая в сад забегала лишь вездесущая пацанва, да забредали озирающиеся выпивохи, хоронились в высокой траве и там же, после возлияния, блаженствовали.

Однажды в дальнем углу сада забурчал, копая котлован, экскаватор, потом, заливая фундамент под дом, завозилась бригада приезжих работяг. Стены из кирпича класть начали.

Люд в городишке, в последние времена пришибленный безденежьем, безнадегой, враньем из телевизора и паленой водкой, мало чем интересовался, разве что кто еще смог позавидовать дельцам-торгашам, да и тот, вздохнув удрученно, махнул рукой, когда узналось, что это — Мороковские родовое гнездо затеяли строить! Кто такие — известно: один брат лесом приторговывает, весь бизнес в городке «крышует»; остальные братаны, пусть и не дома, но в чужих краях тоже заплаты на последние портки не подшивают. Но круче всех папаша — у самого губернатора в советниках по сельскому хозяйству ходит!

Только Василий Васильевич Колыхалов или попросту Васильич, бывший главбух, а ныне просто пенсионер, проковыляв на больных ногах мимо будущего «гнездышка» и в тени под деревцем переводя дух, не возгорал завистью, его иное тревожило. Подмечал он — чем выше подрастали стены особняка, тем еще больше разваливалась скульптура, накренивалась набок, готовая вот-вот рухнуть. Прежде Васильич всегда неторопливо обходил памятник вокруг, внимательно к нему приглядываясь, но вот сад внезапно обнесли оградой из железных прутьев, и в неширокий прогал в ней стало неловко заходить — все равно что в чужое имение вторгаться.

Васильич и в этот раз постоял тут, не решаясь войти, вздохнул и поковылял прочь.

Из кузова автолавки на крохотном базарчике-пятачке в центре Городка торговали куриными яйцами. Яички фабричные, невзрачные, почти вороньи, но зато дешевые — и очередь за ними змеилась будь здоров! Под настороженными и даже враждебными взглядами Васильич несмело стал пробираться в начало очереди, где топтались ветераны войны.

— Василь Васильич, подруливай к нам, «недобиткам»! Не ссы, прорвемся! — приветствовал Колыхалова старичок навеселе. Когда-то он в «шараге», где Васильич работал главбухом, плотничал, ничем особо не выделялся, и мало кто знал, что в войну дошел до Берлина.

Колыхалова ветераны считали своим — инвалид и по годам им ровесник, но только вот не был Васильич на фронте. Обо всем этом вспоминать он не любил, разве что сыну иногда за редкой стопкой водки рассказывал…

… — Печальник твой! — показывая матери родившего сына, вздохнула бабка-повитуха и как в воду глядела. Стоило только ему, уже подростком будучи, оторваться от родительского дома — и пошло-поехало…