Пожиратель

— Черт, как можно было отпустить сына ночью, одного, под мосты, боже праведный?!

— Лучано, пожалуйста.

Но отец был прав, и мать это знала. Тела не нашли, а Филиппо был мертв. Во всяком случае, никто его больше не видел. Все это понимали, даже если никто не произносил вслух. Франческо вздрогнул, отодвинул тарелку с пасхальными яйцами: они вызывали у него тошноту. Кроме того, он не мог забыть Пьетро, вчерашний день, когда они в последний раз гуляли все вместе. Мать встала и пошла на кухню, отец заговорил типичным тоном человека, собирающегося взять на себя важные воспитательные функции:

— Мы с мамой решили, что тебе не следует выходить сегодня на улицу. Завтра — пожалуйста, встречайся с Лукой, если хочешь. Только днем.

— Папа.

— Да.

Разумеется, это до смерти давило на него. Даже если на девяносто девять процентов было тут ни при чем. Нет, на сто. Но все же в такой печальный час у Франческо возникла острая необходимость в сочувствии и понимании, едва ли не в прощении. Сейчас, когда Филиппо больше не было, он, как никогда, ощущал необходимость в любви и поддержке. И если Филиппо принимал Франческо таким, какой он есть, и принимал бы его всегда, каким бы он ни стал, все остальные, особенно родители, любили его просто потому, что не могли не любить: ведь Франческо был хорошим мальчиком.

Все считали его хорошим мальчиком. Вероятно, он таким и был, но иногда в нем перевешивал страх не оправдать ожиданий. Иногда он горел желанием сломать нормы и выяснить, что в них такого ценного и хрупкого, чего нельзя ломать.

Франческо хотел понять, какой он. А если бы он понял и не понравился себе? И главное, если бы он не понравился другим? Или нет, если бы он разонравился другим? Или еще точнее: если бы другим нравилось только представление о нем, а не он сам? От этой мысли ему становилось плохо. А если бы он выяснил, что похож на Филиппо? Конечно, он не походил на Луку. И если не был похож на Филиппо, так только потому, что они выросли в разных семьях, но вдруг души их были в какой-то степени родственными?

Проблема решалась просто: у Франческо иногда возникали жестокие мысли.

Он никогда не рассказывал родителям об их с Филиппо и Лукой хулиганских выходках, никогда не делился своими самыми тревожными мыслями. А особенно одной: вчера он не заступился за Пьетро. Самооправданием послужило то, что он твердо знал: Филиппо остановится, насилие не выльется ни во что другое. Оправдываясь, Франческо клялся себе, что в душе не одобрял поступок Филиппо, что даже презирал Филиппо, осуждал его. Но он ведь и Луку не остановил. И сейчас, в свете новых событий, внутри Франческо росла неудобная и смущающая его мысль — мысль, практически неуправляемая. Она шептала Франческо на ухо, что тот поступил (и не поступил) именно так, как хотел: сам он никогда никого бы не тронул, поэтому ужасно любопытно было посмотреть, как кто-то другой сделает то, что он лично не одобрял. Он испытывал на других свои потаенные мысли — пытался понять самого себя, не замарав рук.

Если бы он мог ясно выразить свою тревогу, родители заверили бы его, что некоторые импульсы присущи человеку. Каждому человеку. И разница состоит не в мыслях, а в их выборе. Но Франческо в свои двенадцать лет ограничился только фактами. И грустным голосом рассказал им все, проглатывая слова. Опустил лишь одну небольшую деталь: выступление Луки.

Отец слушал его со строгим лицом, вникая больше в то, что крылось за его словами, чем в их смысл. Именно поэтому, после того как сын признался в случившемся, он понял, что Франческо в состоянии отличить добро от зла. И сказал, что, когда придет полиция и будет задавать вопросы (а она точно придет), Франческо следует рассказать им то же самое, что рассказал ему.

— Но…

— Ты так и сделаешь, не спорь, наверняка синьору Монти зададут вопросы, и тогда ты будешь отвечать за себя.

Тема закрыта. Непонимание, унижение, наказание — вот три давних неразлучных друга.

Пока Франческо вспоминал известный закон физики, по которому сила действия равна силе противодействия, раздался звонок. Отец встал со стула и взял трубку старого телефона «Grillo». Телефон был бордового цвета, его единственным недостатком… или достоинством (смотря каких взглядов придерживаться в споре о пользе прогресса) являлось отсутствие кнопок быстрого набора, вместо них стоял диск, и его надо было крутить, как в старые добрые времена.

Звонил Лука. Отец почувствовал себя обязанным вежливо поздороваться и затем расставить так называемые точки над i. Он отметил, как ужасно все, что произошло, и подчеркнул, что сегодня Франческо не выйдет и Лука тоже не должен. После того, что случилось с Филиппо, и после того, что они сделали с бедным сыном синьоров Монти. Сказал, что их поведение было невежественным. Именно так и сказал — невежественным.

Франческо взглянул на отца со смешанным чувством жалости и разочарования. Впервые он смотрел на него так. Он ощутил себя более свободным (чтобы не говорить — более одиноким, незащищенным и обиженным). Забрал трубку у отца:

— Лука?

— Привет.

— Чего тебе, Лука?