Пожиратели логоса

"Жри меня и я вернусь только очень жри жри когда наводят грусть жирные дожди жри когда метель метет жри когда жара жри когда никто не жрет все прожрав вчера жри когда из жирных мест жира не придет жри когда уж надоест даже тем кто жрет не понять не жравшим им как среди огня выжиранием своим ты спасла меня как я выжрал будем знать только мы с тобой просто ты умела жрать как никто другой не любишь не хочешь ебать о как ты красив проклятый а я не могу летать хоть с детства росла крылатой..." (Цитаты Воронина и Вик. Ерофеева и критика Вячеслава Курицына приводятся без искажений)

Тея испуганно прижалась к Филе:

- Это не русский язык? Я ничего не поняла.

- Не русский. Сатанинский. Его дочери Источника слушать не надо.

Между тем разрисованные дамы, пройдя стадию хаотического движения, сформировали четкий рисунок. Подобно железным опилкам, притягиваемым магнитом в школьном опыте, они сориентировали тела в определенной направленности. Там оказалось возвышение, а на возвышении кресло с мэтром. Тела изогнулись, расписные задницы изобразили орудия революционного судна, а начертанные на ягодицах буквы сложились в надпись.

- Если ему сейчас в глаза какать будут - по мотивам его произведения - мы уходим, - проявил снобизм Филя.

- Да не будут. Другая задумка, - с некоторым разочарованием зевнул Жетон.

- "Аврора"! - сложила Тея предъявленные телами буквы. - Они в него стрелять будут?

- У меня очень образованная девочка, - уклонился от ответа Филя.

- Тише, господа! Мэтр говорить будет! - обернулся впереди стоящий литератор с марксистской бородой. Зал затих.

Пухлый в кресле на сцене долго шевелил губами, вдумчиво смотрел внутрь себя и наконец выдавил:

- Спасибо. Не вижу Ер.Орфеева.

- Он в мраморном зале свои творения распространяет, - выкрикнули из толпы.

Скучающий взгляд обвел публику:

- Тоталитарность - непременное условие артикуляции антропоморфности.... Реален только дискурс, как первоопыт языка, и ... недискурсивные предпосылки как переворот зримого... Слово лишается переносных значений. Целью становится насильственное речевое действие. Мэтр изрекал обрывки текста с такими мучительными паузами, что они приобретали увесистость пудовой гири. Потом замолк, глядя в зал и завершил теоретическое построение другим - трогательно бессмысленным голосом: "Ольга достала шарие, пустила по нитке. Шарие покатилось, мягко жужжа".

Зал взвыл от восторга и затих, ожидая кульминации. Лицо метра одеревенело.

- Он настоящий? - удивилась Тея.

- Сомневаюсь, - Филя насторожился, вспомнив сдернутые маски.

Через толпу протиснулся к сцене изящно костюмированный персонаж украшение из перьев марабу на гордой голове, королевская осанка изящного, упакованного в голубые шелка тела, лицо в розовом гриме балетного принца.

- Я его знаю! Это Марлен - друг лилового! - толкнул Филя Евгения.

Со слезою умиления и томиком "Весны в Освенциме" Марлен склонился перед мэтром, резко воздел руку и взвыл:

- "Радость о боги, воспойте Марлена, Хилеева сына, тридцать три дня звону струн Аполлона в экстазе внимавший..." Позвольте мне пару слов, как единомышленнику, поклоннику, ученику! - Вырвал он голубой подол из рук крепкого мужика, стремящегося оттащить незапланированного выступающего. Мучительны вопрос к мэтру о таинствах творческой лаборатории! О самом сокровенном! - Марлен раскрыл книгу на странице, заложенной ленточкой. Вот тут написано: "И у неё сфинктер крестом и над лицом и крест кала на лицо крест кала на мое лицо..." У-ф-ф... Забрало... Как, как это все родилось? Вы воспользовались зеркальцем для изучения процесса собственного калоизвержения или привлекли помощника? Интуиция художника не даст мне ошибиться - помощник был! Кто, кто этот юный гений, какавший в ваш глаз? Откройте тайну самого святого! Проводите, проводите меня к нему, я хочу видеть этого человека! И я могу, да могу заменить его!

- Долбанутый какой-то! - огорчился "утопленник" в Бочкотаровской простыне. - Убрать бы надо.

Содействия "убиенного" в наведении порядка не понадобилось. Перемигнувшись с мэтром, два господина уважаемого вида, оттеснили вдохновенного поклонника к выходу и сопроводили вон.

В публике тем временем произошло некое движение, выдающее нервозность. Чувствовалось приближение чего-то значительного. Несколько человек схватились возле сцены в нешуточной борьбе и с криками повалились на паркет.

- Почему-то мне кажется, что нам пора, - Филя крепко прижал локоть Теи. Господи, как же он боялся в этом логове умалишенных за свое желтоокое сокровище!

Из эпицентра околосценической возни раздался истошный кошачий вопль и обиженный человеческий:

- Его ж усыпили! И когти резали - ай, гад! До кости полоснул! Близстоящие расступились, с пола поднялся совсем юный литератор с комсомольским румянцем и свастикой на черной пиратской повязке. В ужасе он рвал с груди прильнувшего к ней и впившегося всеми четырьмя лапами кота. Двое в официальных костюмах бесстрашно протянули руки к зверьку. Кот отпустил юного, пренебрег официальными, извернулся и метнул в толпу пушистое полосатое тело.