Пожиратели таланта. Серебряная пуля в сердце

Дверь открыла маленькая полная женщина с аккуратно уложенными золотистыми кудряшками. Гладкий лоб, незначительное количество мимических морщин, маленький нос и очень характерный разрез широко поставленных глаз. Перед Лизой стояла, кутаясь в желтый шелковый халат, известная на весь город травести – Лора Брит.

Это имя всплыло в ее памяти вместе с шелестом цветных слайдов прошлого: синий полумрак зрительного зала, освещенная сцена, маленький мальчик с женскими глазами странным тоненьким голоском разговаривает с дамой в черном; нежные бисквитно-кремовые пирожные в тесном буфете старого ТЮЗа, пузырьки на внутренних стенках тонкого стакана с дюшесом… И еще это слово, хрупкое, как яичная скорлупа, – травести. Сколько же тайн в этом слове! Сколько природной интриги.

Неужели эта маленькая женщина – мать самобытной поэтессы Любы Гороховой?

– Здравствуйте, меня зовут Елизавета Сергеевна Травина. Я вам звонила.

– Да-да, проходите, пожалуйста.

Это была старая большая квартира, слегка захламленная, как это бывает в домах, где хозяева не спешат расставаться с дорогими сердцу вещами. В прихожей, к примеру, в коричневом полумраке сонно поблескивал спицами старый велосипед, а вся стена была просто увешана огромным количеством вешалок, и на каждом крючке висела какая-то одежда, начиная от пижамной куртки и заканчивая меховой горжеткой.

– Проходите, проходите, – увядшая Лора Брит как-то смешно семенила по направлению к гостиной, то и дело оглядываясь, и руками, головой, всем телом как бы подзывая гостью, чтобы та следовала за ней. – Сейчас будем пить чай. С мелиссой. Вы любите чай с мелиссой? Люба, я надеюсь, нашлась?

– Вы же Лора Брит? – спросила Лиза, обращаясь к спине женщины.

И сразу стало как-то очень тихо. Женщина повернулась, и ее маленькие глазки расширились, словно одним из многочисленных талантов актрисы, ее природным свойством было умение так распахивать глаза.

– Вы знали меня? – спросила она, затаив дыхание.

– Конечно! Вы же играли все ведущие роли в нашем ТЮЗе! Да вы почти не изменились! Стоит вам только сменить халат на джинсы и рубашку, как вы тотчас превратитесь в мальчика. Я, кстати говоря, долгое время и не знала, что мальчиков играет женщина… Правда.

– Пусть уже много лет прошло, но все равно, мне, знаете ли, приятно. Проходите, дорогая. Усаживайтесь вот сюда, – Лора провела Лизу в гостиную с длинным, покрытым кружевной скатертью столом, на котором стояла ваза с апельсинами, и села напротив. И тотчас, словно очнувшись, метнулась, забыв про свой возраст, по-мальчишески резко, к двери, на ходу объяснив: – Мне же надо приготовить чай!

«И вот как я скажу ей сейчас о смерти ее дочери?» – думала Лиза, дожидаясь возвращения хозяйки.

Наконец она вернулась с подносом, на котором стояли фарфоровый чайник, чашки, сахарница. И принялась все это расставлять на столе.

– Знаете, у вас такое сейчас нехорошее лицо… – вдруг сказала она, не глядя Лизе в глаза. – Вы же пришли ко мне не для того, чтобы поговорить о Любе как о поэтессе. Это вы могли бы сделать и раньше. Думаю, с Любой что-то случилось. Что-то страшное. И вы просто не знаете, как мне об этом сообщить.

– Я не уверена…

– Она пропала. Не звонит, ничего о себе не сообщает. При том что у нас с ней были очень сложные отношения и я не разделяю некоторые ее взгляды на жизнь – в частности, не люблю я все эти сомнительные группы, клубы, тусовки, как это сейчас принято называть, – тем не менее у нас с ней была какая-то внутренняя, что ли, договоренность: мы всегда должны знать друг о друге все. И уж конечно, где кто находится. Я тоже не сижу дома, постоянно куда-то езжу, чаще всего в Крым, у меня там сестра. И в Москве бываю часто, у своих друзей. Покупаю самый дешевый билет – и вперед! Ту-ту! И Люба всегда знает, где я. И я всегда знаю, точнее, знала, где она бывает. Но ее нет уже третий день подряд!

– Вы знаете все места, где она бывает? – Лиза не рискнула произнести это в прошедшем времени, по той простой причине, что сейчас, находясь в квартире Лоры, подумала, а что, если все-таки в подвале погибла другая женщина?

– Вообще-то, она очень любит… любила… Уф… Любит свой дом. У нее на Пушкинской маленькая квартирка. Это ее мастерская, студия, будуар, гнездо, называйте как хотите. Там она сочиняет свои стихи, принимает своих гостей, там у нее ночует всякий сброд. Вот так.

– Как это понимать?

– Да так и понимать: что пьют эти писатели, поэты, художники по-страшному. А потом просто не могут подняться с места, вот и ночуют у Любы. Вы не представляете себе, сколько постельного белья я отправила на ее квартиру! А сколько посуды? И куда все это девается? Непонятно. Посуда бьется, а постель? Простыни-то куда исчезают? Я уж не говорю про одежду. У нее прошлым летом пропали новые зимние сапоги. Прекрасные, на меху. Я связала ей два свитера – они тоже куда-то делись.

– У нее не было такого пестрого вязаного платья… оно зеленое с оранжевым, красным, желтым?..

– Да. Она очень любит это платье. И носит… носила даже летом… Может, хватит меня мучить? Она была в нем?! Где ее нашли?!