Пожитки. Роман-дневник

Вдруг я увидел Кармен. С закутанным в одеяло младенцем на руках она бежала к нашему подъезду. Бежала, согнувшись в три погибели, закрывая свою ношу руками – так, словно бы шла война, они попали под артиллерийский обстрел, и бомбы сыпались вокруг, и не было никакой возможности скрыться, спастись от смерти. На ступеньках лестницы перед подъездом лежал кусок рубероида – на первых трех утоптанный, а на последней, четвертой, большей по высоте, вспученный горбом. Кармен – в опасении, что она может упасть и выпустить ребенка из рук, – замерла на середине лестницы. Мгновенно, опережая мою мысль, Домодедов в три прыжка оказался у подъезда и помог Кармен войти. Я только плечами передернул: снова на пустом месте опаскудился. Сколько раз встречал нуждающихся в помощи и понимал, что нахожусь к ним ближе, значит, и помочь могу раньше остальных, но все время сдерживался, выжидая, предпочитал наблюдать, пока кто-нибудь еще не проявит инициативу, заставив меня от неудобности момента слепо ежиться. Между тем другое соображение тотчас же сгладило мою досаду. К кому Кармен могла нести ребенка? К кому из живущих в этом подъезде? Ко мне – вне всяких сомнений. Я заметил, что и бабка обо всем догадалась. Мы с ней устремились к подъезду наперегонки.

Кармен ждала у лифта.

Лифт имел три стены, он выглядел как ящик, поставленный на попа. В пустом проеме неслись мимо бетонные выступы, разные по длине: один ближе, другой дальше. Если попадался слишком выдающийся, то, оказавшись внутри кабины, он успевал ловко убраться назад, чтобы не проломить пол. Несколько этажей Кармен ехала, выставив из лифта голову; она любила играть у смерти на нервах, каждый раз оставляя ее ни с чем. Потом выпрямилась, прислонилась к стене левым плечом и взглянула на меня.

– Послушай… – сказала она.

Лифт нещадно гудел и трясся.

– Послушай, тебе ведь никто в жизни не нужен, – сказала Кармен.

Я догадывался, какое впечатление произведет на нее правда, поэтому солгал:

– Ошибаешься…

Бабка стояла как вкопанная, с отсутствующим видом. Она наслаждалась спектаклем, мясорубкой жующим занятые в нем действующие лица.

– Никто, – повторила Кармен, – только ты сам.

Глаза ее, нос, губы, все черты лица (все – черные) складывались в трагический образ.

Пусти мне сейчас кто-нибудь кровь, я бы истек раскаянием. Я понял – за что и как могу любить эту женщину. Но мое чувство пришло слишком поздно, когда ничего уже не изменишь.

О, Кармен! Соратница Че Гевары (везде, где я тянул на Че). Как мы пили раньше! Валились, не раздеваясь, на постель и навзничь лежали до утра, не в силах даже отойти в отхожее место. Первый год совместной жизни был отмечен лютой бедностью. Перед покупкой хлеба – хлеба! – нам приходилось долго и обстоятельно размышлять. Если выбирали черный, жарили его с луком на подсолнечном масле. Если белый, могли употребить чай с вареньем. И только спиртное позволяли себе всегда. Кармен любила крепленые вина, мы загружались «Сальвитой», покупали на вечер несколько «огнетушителей». В остальное время неплохо шло пиво. В выходные учинялся пир: курица гриль, две трехлитровые банки разливного беспонтового пойла и в каждую – по двести граммов самой дешевой водки. Йухууу – танцевали на столе! Особенно весело получалось, когда жили вчетвером. Времена и нравы в нашем жилище периодически сливались в причудливом тандеме. Девочки принимали совместные ванны. Мальчики наблюдали за омовением, подобно роденовским мыслителям, растиражированным в гипсе. Потом каждый вытирал свою пассию бархатным полотенцем, воздух полнил эротический звон, мокрые волосы путались, юницы, не ведая конечной остановки в движении помыслов, оргиастически смеялись. Хорошо тогда жилось… Сейчас-то, конечно, наши милые подруги смяты семьями и детьми. Так исполненные природой яйца, будучи расколотыми, превращаются в тривиальный омлетик…

Наступила эпоха рутины и всеподавляющей апатии. Мы пробовали бороться, невзирая на смену состава игроков. Однажды (уже с Девушкой) решили сесть на мотоцикл и уехать во Владивосток. Не спорю, сидя за рулем гоночного мотоцикла, можно получать большое удовольствие от вождения, но очень скоро бензин закончился, мы все вымокли под дождем, а идущие навстречу люди, которые могли подсказать, где находится ближайшая заправка, давали ложные ориентиры. Мы, как идиоты, толкали мотоцикл из одного микрорайона в другой, с трудом огибая заснувшие светофоры. Город напоминал Воронеж, расположенный к востоку от Хабаровска. Мне в конце концов это надоело, и я сказал Девушке:

– Посмотри на нее!

Она посмотрела на бедную, мокрую, дрожащую от холода шотландскую овчарку, всю дорогу ютившуюся где-то под бензобаком, у нас под ногами.

– Посмотри на нее! – сказал я Девушке. – Она умирает! И она умрет, если мы сейчас же не повернем обратно. Умрет по твоей вине!